Гюстав Флобер - Госпожа Бовари

Слепой, которого ему не удалось вылечить своею мазью, бродил снова по возвышенности Гильомского леса и рассказывал проезжим о тщетной попытке аптекаря, так что Гомэ, едучи в город, прятался за шторы дилижанса во избежание неприятной встречи. Он глубоко его ненавидел и в интересах своей репутации, стремясь во что бы то ни стало от него избавиться, подвел под него тайную мину, раскрывавшую глубину его хитрости и происки его тщеславия. Месяцев шесть кряду в «Руанском Маяке» появлялись заметки, составленные в следующих, примерно, выражениях:

«Все лица, направляющиеся в плодородную долину Пикардии, несомненно замечали на возвышенности Гильомского леса несчастного калеку с ужасною язвой на лице. Он надоедает проезжим, преследует их и взимает с них форменный налог. Неужели мы не вышли еще из чудовищного средневековья, когда дозволялось бродягам выставлять напоказ на городских площадях золотуху и проказу, принесенные ими из крестовых походов?»

Или же:

«Невзирая на законы против бродяжничества, окрестности наших больших городов кишат по-прежнему толпами нищих. Есть между ними и такие, которые бродят в одиночку и являются отнюдь не наименее опасными. О чем думают наши эдилы?»

Потом Гомэ придумывал анекдоты:

«Вчера на горе, в Гильомском лесу, лошадь испугалась и понесла»… Следовал рассказ о несчастном случае, причиненном появлением слепого.

Он добился того, что калеку засадили. Но вскоре его выпустили, и он принялся за старое. Гомэ не уступал; то была упорная борьба. Победил аптекарь: враг был приговорен к пожизненному заключению в приюте.

Этот успех придал ему смелости: с тех пор в округе не было ни одной задавленной собаки, сожженной риги или побитой женщины, о коих он не оповестил бы тотчас публику, всегда одушевляемый любовью к прогрессу и ненавистью к попам. Он проводил параллель между начальными школами и выучкой у невежественных монахов, — конечно, в ущерб последним; напоминал по поводу присуждения суммы в сто франков в пользу Церкви — о Варфоломеевской ночи, обличал злоупотребление, спускал отравленные стрелы. Это было его собственное словечко. Гомэ подкапывался под основы существующего строя; он становился опасен.

В то же время он задыхался в узких рамках газетной работы: вскоре ему понадобилась книга, большой труд! Тогда он написал «Общую статистику округа Ионвиля, с приложением климатологических наблюдений», а статистика привела его к философии. Он занялся важными проблемами: социальным вопросом, повышением нравственного уровня бедных классов, задачами рыбоводства, вопросом о каучуке, железнодорожной политикой и т. д. Он уже стыдился быть простым буржуа, подражал замашкам художников, стал курить. Купил две весьма модные статуэтки, во вкусе помпадур, для украшения гостиной.

Но и фармацевтику он не забросил: напротив, ни одно из открытий в этой области не было ему чуждо. Он зорко следил за ростом шоколадного производства. Он первый выписал в департамент Нижняя Сена коку и реваленцию. Гидроэлектрический пояс Пульфермахера он приветствовал с энтузиазмом, сам носил такой пояс и вечером, когда снимал фланелевую фуфайку, госпожа Гомэ бывала совершенно ослеплена золотою спиралью, под которой исчезало его тело. И чувствовала, как любовь ее возрастает к этому человеку, опутанному повязками, как скиф, и великолепному, как маг.

Ему приходили в голову прекрасные проекты памятника на могиле Эммы. Вначале он предложил обломок колонны с драпировкой, потом пирамиду, потом храм Весты, род круглой колоннады… или же просто «груду развалин». Во всех этих планах он не отступал от одного общего мотива — плакучей ивы, считая это дерево обязательным символом скорби.

Шарль и он ездили однажды в Руан, чтобы осмотреть надгробные памятники у монументного мастера, — в сопровождении живописца по имени Вофриляр, друга Бриду, который все время отпускал шуточки. Наконец, пересмотрев сотню рисунков, заказав надпись и съездив вторично в Руан, Шарль остановил свой выбор на мавзолее, лицевая сторона которого должна была быть украшена изображением «гения с потухшим факелом в руке».

Что до надписи, Гомэ находил, что нет ничего прекраснее двух латинских слов: «Остановись, прохожий», но никак не мог сочинить продолжения, как ни напрягал мысль, повторяя без конца: «Sta, viator»… Наконец придумал: «amabilem coniugem calcas» (то есть «прах топчешь супруги любезной») — и это было одобрено.

Странно: Бовари, ни на минуту не перестававший думать об Эмме, забывал ее; и он приходил в отчаяние, чувствуя, что милый образ ускользает из его памяти, как он ни силится его удержать. Каждую ночь, однако, он видел ее во сне; и сон был всегда один и тот же: он приближался к ней, но когда хотел обнять ее, она рассыпалась в прах в его объятиях.