Гюстав Флобер - Госпожа Бовари

Он въехал в Маромму, клича людей с постоялого двора, высадил дверь плечом, подскочил к мешку с овсом, вылил в колоду бутылку сладкого сидра и вскочил снова на свою лошадку, которая поскакала во всю прыть.

Он твердил про себя, что Эмму, наверное, вылечат, врачи отыщут средство, это уж несомненно. Он припомнил все чудесные исцеления, о которых слыхал в своей жизни.

Потом дочь представлялась ему мертвой. Лежала перед ним на спине, посреди дороги. Он дергал поводьями, и галлюцинация исчезала.

В Кенкампуа, чтобы как следует подбодриться, он выпил один за другим три стакана кофе.

Потом ему подумалось, не ошиблись ли в письме именем. Стал искать его по карманам, ощупал, но не посмел вынуть.

Он дошел до того, что стал подозревать во всем шутку, чью-нибудь месть, проделку подвыпившего весельчака: ведь если бы она умерла, это было бы всячески известно! Да нет, ничего не случилось! Кругом все по-прежнему: небо голубело, качались деревья, мимо гнали стадо баранов. Показалось местечко: видели, как он въезжал, пригнувшись к шее лошади, которую колотил изо всей мочи: вся подпруга была в крови…

Очнувшись от обморока, он в слезах упал на грудь Бовари:

— Дочка! Эмма! Дитя мое! Объясните мне…

А тот отвечал, рыдая:

— Не знаю, не знаю! Это какое-то проклятие!

Аптекарь разлучил их:

— Бесполезно излагать все ужасные подробности. Потом я все расскажу господину Руо. Вот уже люди сходятся. Побольше достоинства, черт побери! Немножко философии!

Бедняга Шарль хотел казаться твердым и несколько раз повторил:

— Да… побольше мужества!

— Что ж, — сказал старик, — у меня его хватит, гром меня разрази! Провожу ее до могилы.

Звонил колокол. Все было готово. Пора была тронуться в путь.

И, сидя в церкви рядом, они видели, как мимо них беспрестанно взад и вперед ходили трое причетников с протяжным пением. Хрипел и надрывался орган. Бурнизьен, в полном облачении, возглашал тонким голосом, склонялся перед дарохранительницей, воздевал руки вверх, простирал их вперед. Лестибудуа ходил по церкви со своей метелкой; вблизи аналоя, между четырьмя рядами свечей, стоял гроб. Шарля подмывало встать, подойти и потушить эти свечи.

Он старался, однако, вызвать в себе набожное настроение, вознестись надеждой к будущей жизни, где он встретится с нею. Он представлял себе, что она уехала путешествовать, очень далеко и очень давно. Но когда он вспоминал, что она тут, в гробу, что все кончено, что ее сейчас зароют в землю, его охватывала ярость черного отчаяния. Порой ему казалось, что он уже ничего не чувствует; и он наслаждался этим затишьем своей скорби, презирая себя в то же время за свое подлое бессердечие.

Вдруг раздался по плитам сухой и мерный стук окованной железом палки. Он донесся из глубины церкви и смолк в боковом приделе. Человек в грубой коричневой куртке с большим усилием преклонил колени. То был Ипполит, конюх из «Золотого Льва». Он надел свою новую ногу.

Один из причетников обходил церковь, собирая пожертвования, и тяжелые медяки один за другим звякали о серебряное блюдо.

— Скоро ли вы, наконец, отслужите? Ведь это невыносимо! — воскликнул Бовари, сердито бросая ему на блюдо пятифранковую монету.

Церковный служитель поблагодарил его низким поклоном.

Опять пели, становились на колени, вставали, и казалось, этому не будет конца! Ему вспомнилось, что вскоре по приезде сюда они были однажды у обедни и сидели там, направо, у стены. Снова ударил колокол. Шумно задвигали стульями. Носильщики продели три перекладины под гроб, и все стали выходить из церкви.

На пороге аптеки показался Жюстен. Но тотчас же ушел обратно, бледный, едва держась на ногах.

Из всех окон следили за печальным шествием. Шарль шел впереди, стараясь держаться прямо. Он бодрился и кивал тем, которые, выходя из переулков или дверей, присоединялись к провожавшим.

Шестеро носильщиков, по трое с каждой стороны, двигались мелкими шагами, немного запыхавшись. Церковный причт, певчие и два мальчика, прислуживавшие за богослужением, пели речитативом «De profundis»; их голоса разносились по полям, то усиливаясь на подъеме дороги, то замирая на спуске. Временами они исчезали на повороте тропинки, но большой серебряный крест оставался виден из-за деревьев.

Женщины шли позади, в черных накидках, со спущенными капюшонами; в руках у них были толстые зажженные свечи. У Шарля кружилась голова от этого бесконечного повторения молитв, от мелькания свечей, от приторного запаха воска и облачений. Дул свежий ветерок, зеленела рожь и полевая репа, мелкие капли росы дрожали на терновых изгородях вдоль дороги. Веселые звуки наполняли окрестность: стук телеги, катившейся где-то по далекой меже, пение раскричавшегося петуха, топот жеребенка, скачущего под яблонями. Чистое небо было усеяно розовыми облачками, голубоватые струйки дыма стлались по крышам хижин, поросшим ирисами. Шарль, проходя мимо, узнавал знакомые дворы. Он вспоминал другие утра, подобные сегодняшнему, когда, навестив своих больных, он выходил из этих домиков и возвращался к ней.