Дени Дидро - Монахиня_ Племянник Рамо_Жак-фаталист и его Хозяин

Я. Если средство, которое я вам подсказываю, вам не подходит, наберитесь храбрости, чтобы вести жизнь нищего.

Он. Горько быть нищим, когда на свете столько богатых глупцов, на счет которых можно было бы существовать. И вдобавок это презрение к самому себе — оно невыносимо.

Я. Разве такое чувство вам знакомо?

Он. Знакомо ли оно мне! Сколько раз я говорил себе: «Статочное ли это дело, Рамо, — в Париже десять тысяч превосходных столов, накрытых каждый на пятнадцать или двадцать приборов, и ни один из этих приборов не предназначен для тебя. Есть кошельки, полные золота, оно течет направо и налево, и ни одна из монет не попадает к тебе! Тысячи мелких остроумцев, не блещущих ни талантами, ни достоинствами, тысячи мелких тварей, ничем не привлекательных, тысячи пошлых интриганов прекрасно одеты, — а ты будешь ходить голым! И ты до такой степени будешь дураком! Неужели же ты не сумеешь льстить, как всякий другой? Неужели ты не сумеешь лгать, клясться, лжесвидетельствовать, обещать, сдерживать обещание или нарушать его, как всякий другой? Неужели ты не мог бы стать на задние лапки, как всякий другой? Неужели ты не мог бы посодействовать интрижке госпожи такой-то и отнести любовную записку от господина такого-то, как всякий другой? Неужели ты не смог бы, как всякий другой, приободрить вот этого молодого человека, чтобы он заговорил с такой-то девицей, а девицу убедить выслушать его? Неужели ты не мог бы дать понять дочери одного из наших горожан, что она дурно одета, что красивые сережки, немножко румян, кружева на платье в польском вкусе были бы ей как нельзя более к лицу? Что эти маленькие ножки вовсе не созданы для того, чтобы ступать по мостовой? Что есть некий красавец, молодой и богатый, у которого камзол с золотым шитьем, великолепная карета, шесть рослых лакеев и что он как-то мимоходом видел ее, нашел ее очаровательной и с тех пор не ест, не пьет, лишился спа и может просто умереть? «Но мой папенька?» — «Ну что там ваш папенька! Сперва он немножко посердится». — «А маменька, которая мне все внушает, чтобы я была честной девушкой, и твердит, что нет на свете ничего дороже девичьей чести?» — «Пустое!» — «А мой духовник?» — «Вы больше не увидите его, а если вам, по странной прихоти, все будет хотеться рассказать ему историю ваших забав, это вам обойдется в несколько фунтов сахара и кофе». — «Он человек строгий и даже отказался отпустить мне грехи из-за того, что я пела песенку «Приди в мою обитель». — «Это потому, что сегодня вам нечего ему дать, но когда вы явитесь перед ним в кружевах…» — «Так у меня будут кружева?» — «Разумеется, и всех сортов… Да еще красивые брильянтовые сережки…» — «Так у меня будут и брильянтовые сережки?» — «Да». — «Как у той маркизы, что покупает иногда перчатки в нашей лавке?» — «Такие точно… К тому же превосходная карета, запряженная серыми в яблоках лошадьми, два рослых лакея, негритенок, впереди — скороход; к тому же румяна, мушки, длинный шлейф». — «Чтобы ехать на бал?» — «На бал, в Оперу, в Комедию…» (У нее уже сердце прыгает от радости… А ты вертишь в пальцах какую-то бумажку.) — «Что это такое?» — «Так, пустяки». — «А мне сдается, что нет». — «Это записка». — «А для кого?» — «Для вас, если вы хоть немножко любопытны». — «Любопытна? Да, я очень любопытна. Взгляну-ка… (Читает.) Свидание? Это вещь невозможная». — «По дороге в церковь». — «Маменька всегда ходит со мной. Но ежели бы он пришел сюда пораньше утром, то я просыпаюсь первая и стою за прилавком, пока еще никто не встал». Он является, имеет успех; в один прекрасный день под вечер малютка исчезает, и мне отсчитывают мои две тысячи экю… Да возможно ли? Обладать таким талантом и быть без куска хлеба? Не стыдно тебе, несчастный?.. Мне вспоминается целая толпа мошенников, которые не стоили моего мизинца, а утопали в роскоши. Я носил сюртук из грубого сукна, а они были одеты в бархат; трость у них с золотым набалдашником в виде клюва, а на пальце перстень с головой Аристотеля или Платона. А между тем кто они были такие? Жалкие музыкантики! Теперь же они — знатные господа. И вот я ощущал прилив смелости, душа окрылялась, ум приобретал гибкость, и я чувствовал себя способным на все. Но, видимо, такое счастливое расположение духа оказывалось мимолетным, ибо до сих пор я не продвинулся вперед. Как бы то ни было, вот вам содержание моих разговоров с самим собой, которые вы вольны истолковать, как вам будет угодно, лишь бы вы сделали из них тот вывод, что мне знакомо презрение к самому себе или угрызения совести, порожденные сознанием бесполезности тех талантов, которыми небо наделило нас. Это жесточайшая из всех мук. Лучше бы, пожалуй, вовсе не родиться на свет.