Жюльен Грин - Обломки

— Достань мне денег, Элиана.

— Не могу, я же сказала…

Краска стыда за эту ложь залила ей лицо. Она машинально притянула к себе подол небесно-голубого пеньюара и провела ногтем по шву. Тут против ее воли с губ сорвались слова;

— Ты так привязана к этому человеку?

— Конечно.

— Больше, чем… к Филиппу, даже вначале?

— Гораздо больше.

Элиана выпустила руку сестры и пригнулась еще ниже к коленям.

— Но ведь Филипп что-то для тебя все-таки значит?

Слова эти Элиана произнесла чуть слышно, словно обращалась к огню, бившему ей в лицо.

Анриетта взглянула на хрупкую фигурку сестры, обтянутую черным платьем, на это плечо, упиравшееся ей в колено.

— Что ты сказала, не слышу…

— Да так, пустяки.

Черноволосая, коротко остриженная головка склонилась еще ниже, открыв плохо подбритый затылок. Наступило молчание.

— А ты не могла бы достать мне денег не у Филиппа?

— Слушай, детка, своих бумаг я не трону. Это слишком неблагоразумно.

— Может, тебе кто из друзей даст эту сумму в долг?

— Не думаю. Да я совсем сна лишусь.

— Но, в конце концов, Филипп вполне мог дать тебе семь тысяч франков. Подумаешь, семь тысяч! Он же богатый, очень, очень богатый. Он сам сказал нам, что скоро у него будет масса денег.

— По-моему, он уже жалеет, что вышел из дела.

— Ты с ним вечером говорила?

— Нет, но вид у него ужасно мрачный.

— И он отказал тебе, не дал денег?

Элиана прижалась щекой к колену сестры, словно хотела спрятаться. В глазах ее застыло отчаяние.

— Отказал, — пробормотала она.

— Просто поразительно, — проговорила Анриетта. — Отказать тебе в чем-то, тебе… Ну что же мне делать, Элиана, скажи? Пойми, мне необходимы эти деньги.

— Попроси сама у Филиппа.

— Ты что, смеешься надо мной? Он же начнет допытываться, зачем да почему.

— А может, и не начнет.

— Я не желаю рисковать. Мне и так трудно с ним разговаривать.

Сердце Элианы забилось.

— Ничего не понимаю, — произнесла она. — Значит, ты его совсем не любишь?

— Просто я о нем никогда не думаю.

— А он?

— Что он? Странный вопрос! Откуда я-то знаю! Он даже никогда на меня не взглянет.

— А когда он с тобой наедине…

— Он никогда со мной наедине не бывает, ты же сама знаешь.

— Ну, а ночью?.. — пробормотала Элиана.

И в густой тишине спальни она услышала откуда-то сверху голос сестры, протянувшей с удивлением:

— Ночью…

Элиана нагнулась еще ниже, обеими руками обвила белоснежные ноги сестры и застыла в позе молящейся.

— Зачем только я заговорила об этом… — смиренно прошептала она.

— Ночью он никогда ко мне не приходит, — наконец проговорила Анриетта. — После рождения Робера…

Вот уж долгие годы, как Элиана сама все знала, недаром бродила она ночами по дому, по коридорам, недаром бодрствовала, пока все спят. Но природная стыдливость мешала ей расспрашивать или хотя бы обходным путем добиваться признания сестры. Она со страхом думала, что придется пользоваться известными словами, выражениями, к которым еще требуется привыкнуть, да и гордость не позволяла признаться младшей сестре, молодой, красивой, а главное — женщине, что сама она до сих пор еще девушка. Уж лучше ни о чем не говорить и жить так, словно многое не происходит вообще. А если подчас ее одолевали муки, то она утешала себя тем, что во всяких муках, даже в ее, есть что-то благородное. Но с тех пор, как Анриетта призналась, что изменяет мужу, Элиана обнаружила в себе страшные перемены. И сейчас, сидя скорчившись у ног сестры, она чувствовала, что способна на подлость, на соучастье в подлости. Прежде чем произнести это чреватое смыслом, это таинственное слово «ночь», она склонилась еще ниже, словно старалась спрятаться, все ближе придвигаясь к пламени камина, а лицо ее улыбалось… «Скверная, дурная женщина, — думала она. — Ну что, довольна? Воображаю, какая ты уродина сейчас при этом-то огне».

Глубоко вздохнув, Элиана выпрямилась и подняла на сестру глаза. Обе обменялись долгим взглядом.

— С самого рождения… А я… я и не знала. Миленькая ты моя, Анриетта.

Щеки ее пылали. Анриетта улыбнулась.

— Ну от этого, знаешь, я не особенно страдаю. Я никогда Филиппа не любила.

В глазах Элианы зажглась радость.

— И это моя вина, — пробормотала она, отводя глаза. — Я настаивала на твоем замужестве. Прости меня.

— Ты совсем с ума сошла, Элиана. Я же тебе говорю, что я вовсе не страдаю. Иногда, правда, бывают неприятности, вот, например, сейчас, я и думать боюсь, как там несчастный Тиссеран. А все остальное пустяки.