Жюльен Грин - Обломки

Люстра в зеркале померкла; вокруг каждого ее маленького огонька стоял теперь пепельный нимб. Только с трудом Филипп различал портрет основателя фирмы в простенке между лиловых бархатных гардин. Его прошиб горячий пот, сорочка прилипла к груди и бокам. Тщетно старался он разглядеть в зеркале свое лицо, перед глазами плыл непонятный туман. Пальцы судорожно сжимали край стола, как бы надеясь почерпнуть силы у твердого прочного дерева.

Вдруг он поднялся и открыл рот. С губ его полились слова; остолбенев от изумления, он слышал, как звучат они в тишине.

***

За ужином Элиана и Анриетта сидели притихшие, а Робер, который провел целый день с горничной в Сен-Клу, клевал носом, зато Филипп был в прекрасном расположении духа.

— А у меня для вас новость, — заявил он к концу обеда.

— Какая новость? — воскликнули одновременно сестры.

Филипп неторопливо налил себе вина, потом извинился и потянулся наливать жене и свояченице.

— Нет, нет, — запротестовали обе разом, очнувшись от полудремоты, — сначала новость!

Он снисходительно посмеялся, как настоящий глава семьи, потом вдруг увидел себя со стороны и ужаснулся нелепости роли, которую взялся играть.

— Ну так вот, — проговорил он совсем иным тоном, — я выхожу из Общества.

— Филипп! — крикнула Элиана. — Но это же немыслимо…

— То есть как так немыслимо?

— Ты отдаешь свои акции?

— Да, и за кругленькую сумму.

— Значит, ты не будешь ходить каждый месяц на совет? — спросила Анриетта.

— Филипп, — продолжала Элиана, — как ты мог принять такое важное решение, не обдумав его сначала со всех сторон?

— А откуда ты взяла, что я не обдумал?

— Ты нам даже ни слова не сказал.

— С чего это я буду с вами советоваться?

— Не злись, Филипп. Уверена, что все это еще только в проекте. Возможно, в конце концов, это вполне разумно. Ну, расскажи нам, как все произошло.

— Вовсе это не проект, все было закончено уже сегодня в шесть часов. Да, да, ровно в шесть я взял слово и объявил моим коллегам, что я намерен продать свои акции.

— А они что?

— Поторопились согласиться, причем с огромным восторгом, и председатель заверил меня, что мне выплатят в виде компенсации весьма значительную сумму.

«Вот оно, начало разорения, — подумала Элиана. — Если я когда-нибудь выйду за Филиппа, то выйду за бедняка. Тогда уж никто не сможет заподозрить меня в корыстных расчетах».

— С огромным восторгом… — повторила она вслух. — Не это хотела я услышать, бедняжка Филипп.

— Не понимаю, почему ты так мрачно смотришь на вещи? — вмешалась Анриетта. — Общество ужасно богатое, и Филипп согласится только на самые выгодные условия, верно, Филипп?

— Уж как-нибудь.

— Но ведь все дело в том, — продолжала Элиана, — что вместо доходов, в известном смысле неистощимых, ты очутишься владельцем крупного состояния, все это так, но оно иссякнет.

— Не забывай, что я владелец нескольких доходных домов.

— Знаю, знаю. Квартирная плата понижается и будет в дальнейшем еще понижаться. К тому же цены на квартиры были установлены еще до войны, значит, они попросту смехотворны, и тут уж ничего поделать нельзя.

«Будем жить в маленькой темной квартирке, — думала она. — Две спальни, гостиная, столовая… Да что там, столовая в случае надобности может служить гостиной, как у папы. Ну и ладно!»

Она представила себя в роли хозяйки дома, принимающей визиты, в комнате, где на стенах висят тарелки, и глубоко вздохнула.

— Как ты, ей-богу, любишь обескураживать людей, — продолжал Филипп. — Ты даже не знаешь, какую сумму я получу, а уже твердишь, что все пропало. Да возьми ты в толк, что я получу несколько миллионов.

— Ой! — воскликнула Анриетта, ослепленная грандиозностью суммы.

И впервые в жизни она с восхищением посмотрела на мужа.

Элиана покачала головой.

— Надолго ли хватит этих твоих миллионов?

«Анриетта, — продолжала она внутренний монолог, — никогда Анриетта не помирится с нищетой, куда нас непременно вторгнет этот болван. Впрочем, болван — это уж чересчур, ну не болван, а мечтатель, ведь Филипп настоящий мечтатель. Если разлад между Филиппом и Анриеттой приведет к окончательному разрыву… (Как тебе не стыдно, гадкая ты женщина!) Анриетта за одиннадцать лет привыкла к довольству, привыкла к легкой жизни, она ни за что не согласится пойти на лишения, я-то ее знаю. Итак, я выйду за мечтателя, хотя мне всегда претили мечтатели, но я его не выбирала, я его люблю, и все».

Когда подали десерт, наступило молчание. Но как только лакей вышел из комнаты, Элиана проговорила почти спокойно: