Жюльен Грин - Полночь

Несколько минут она болтала на своем смешном языке, облекая во французские слова те мысли, которые складывались у нее на родном языке, и от этого они принимали порой какой-то мятежный смысл. Когда Эва волновалась, она почти всегда делала грамматические ошибки. В общем, неплохо управлялась с французской речью, пока движение души не уводило ее от чужого синтаксиса и не влекло к родному языку. Тогда она начинала чеканить слова, и в речи ее звучала непривычная для французского уха интонация, а суждения становились рискованными. Но в это утро она старалась следить за собой, ее смущала Элизабет, которую она посчитала красавицей. Любовно и в то же время властно она повела Элизабет к пианино.

Молодая девушка охотно подчинилась иностранке. Манеры Эвы казались ей забавными, а кроме того, у нее было столько вопросов, на которые могла ответить новая знакомая, что она не хотела проявить неучтивость к этой общительной особе, которая, конечно же, знала о Фонфруаде многое. Однако Элизабет для порядка запротестовала, заявив, что играет плохо, и быстро полистала стоявший на пюпитре альбом.

— Господин Аньель сказал, что в доме есть дети. Где они? — спросила Элизабет.

— Пошли в долину собирать тутовые ягоды. Вы их любите? Как-нибудь скоро мы отправимся туда вдвоем.

Потом Элизабет пожелала узнать, когда она увидит господина Бернара — не то чтобы этот человек особенно ее интересовал, но она хотела постепенно подобраться и к кому-нибудь поинтересней. Эва обняла ее за талию и широко улыбнулась.

— Как подумаю о господине Бернаре, мне становится смешно, — сказала она. — Разве он не должен был первым приветствовать вас в Фонфруаде? Впрочем, он еще надеется это сделать, только он опоздал, это сделаю я…

И она, смеясь, поцеловала Элизабет в щеку.

— А мать господина Эдма? — спросила Элизабет, когда они обе кончили смеяться. — Она уехала на весь день или к вечеру вернется?

Эва вдруг посерьезнела. Рассеянно ответила, что не знает; глаза их на миг встретились, затем иностранка отвернулась к окну и поморгала глазами.

— Мать господина Эдма… — вполголоса сказала она, словно говоря сама с собой. — Вот, значит, как вы ее называете.

Наступило недолгое молчание, и Элизабет услышала, как бьется ее собственное сердце.

— А господин Эдм? — решительно спросила она. — Я увижу его сегодня?

Эва не шелохнулась. То ли не поняла, то ли думала о чем-то другом.

Не отводя взгляд от окна, положила на клавиши тонкую нервную руку, которая тыкалась в клавиши, точно рука слепого. Под ее пальцами некоторые нотки прозвучали нежно.

— Когда я была ребенком, — сказала она вполголоса, — этот прелюд играла моя мать. Послушайте. Как будто с тобой говорит очень рассудительный человек, который намного умней тебя и смотрит на все происходящее вокруг как на бессвязный сон. Особенно вот этот пассаж, не правда ли? Такая простая сама по себе музыкальная фраза, а на ней держится небесный свод. У Баха вся музыка такая. Не представляю, как можно быть несчастным, если есть возможность слушать этот голос, облегчающий наши страдания.

Эва оборвала мелодию так внезапно, что Элизабет невольно вздрогнула.

— А теперь, — сказала иностранка с улыбкой, которая лишь раздвинула уголки ее губ, но не отразилась в глазах, — я могу ответить на ваш вопрос. Думаю, человека, которого вы назвали, вы увидите сегодня же; да, сегодня же, очаровательная Элизабет, раз уж вам того хочется.

Грациозным движением, словно в танце, она обвила рукой талию Элизабет и повела ее за собой. Они медленно прошлись по библиотеке, как две школьницы, секретничающие на школьном дворе. Эва, которая была немного выше ростом, шла, слегка склонив голову к плечу, прическа ее чуточку растрепалась; рядом с ней Элизабет выглядела робкой и серьезной в своем голубом саржевом платье, на котором не было ни пылинки.

— Элизабет не будет больше задавать вопросов, — умоляющим тоном сказала иностранка. — Имена, даты, цифры и связь между ними на протяжении многих лет — над всем этим я достаточно поломала голову. И в один прекрасный день решила, что лучше не знать ничего, и с тех пор я уже не так несчастна. Не говорите, что вы из тех дотошных людей, которые все считают на пальцах и делают из этого какие-то выводы. Элизабет слишком хорошенькая, чтобы считать на пальцах, — добавила она, бросив взгляд на смеющееся лицо молодой девушки, на полную щечку, затененную черными локонами и сохраняющую детскую бархатистость.