Жюльен Грин - Полночь

Когда открыла глаза, оказалось, что она сидит на одном из только что увиденных ею стульев. Перед ней стояла госпожа Лера, которая то поднимала, то опускала лампу, разглядывая гостью от каракулевой шапочки до носков черных ботинок.

— Ты ее разбудила, — пробормотал эконом.

— Должна же я видеть, с кем имею дело, — прежним тоном ответила хозяйка дома. — А есть при ней хоть какие-нибудь бумаги?..

В это мгновение свет лампы упал на лицо девочки, и она встретилась взглядом с госпожой Лера. Большие черные глаза, еще не вернувшиеся из страны сновидений, несколько секунд смотрели на жену эконома, и та не завершила фразу. Покрытая голубыми прожилками рука с длинными пальцами, немного поколебавшись, погладила бледную от усталости щеку девочки, на которую завитки локонов отбрасывали колечки тени.

— Я вижу… — сказала наконец госпожа Лера, сама точно не зная, что имела в виду.

Она выпрямилась и поставила лампу обратно на столик. Помолчала, глядя на мужа. Слышалось лишь тихое шипенье масла в лампе.

— Ладно, — заключила жена эконома, — сегодня она поспит в детской. Девочки потеснятся.

Не успела она это сказать, как эти самые девочки с криком ворвались в комнату. Они слушали под дверью и, услышав, что речь пошла о них, бросились к господину Лера, подбирая длинные белые рубашки, чтоб удобнее было бежать.

— Это невыносимо! — вскричала госпожа Лера. — Они весь вечер спорили, кому из них снимать с тебя ботинки.

Господин Лера, сидевший в кресле у камина, посадил дочерей на одно и другое колено и прошелся бородой по их щекам; на вид одной из них было девять, другой — десять лет, обе выглядели крепкими и здоровыми, но трудно было предположить, что они с возрастом похорошеют; у старшей были редкие брови и маленькие, глубоко сидящие глаза — настоящий бич дурнушек, ибо такие особенности делают лицо смешным; младшую природа не так обидела: черты ее мясистого лица были правильными, на щеках — румянец, но из нее могла получиться лишь заурядная девица.

— Сегодня моя очередь! — кричали девочки разом.

Госпожа Лера прижала ладони к вискам и заявила, что сойдет с ума, если дочери не угомонятся, но, как видно, эту угрозу девочки слышали столько раз, что она уже не производила на них никакого впечатления; опустившись на красный коврик, они принялись толкать одна другую, стараясь овладеть огромными ногами господина Лера, который сидел неподвижно и лишь повторял: «Ну-ну, девочки!», стараясь примирить соперниц; однако в самый разгар битвы, когда старшая не подпускала младшую к левой ноге отца, упершись ногой ей в живот, они вдруг, не сговариваясь, прекратили возню и посмотрели на гостью, которой госпожа Лера знаком велела приблизиться. То ли из робости, то ли сознательно, Элизабет при появлении девочек спряталась за спинку кресла, в котором сидел хозяин дома. Теперь она покинула свое убежище и уставилась на девочек. Несколько секунд все трое молча разглядывали друг друга. Элен, младшая, чтобы легче было думать, засунула палец в рот; кустики светлых волос, заменявшие брови на лице Берты, сошлись на переносице, и она на три четверти повернула голову, глядя на вновь прибывшую. Наконец госпожа Лера, немного нервничая, велела девочкам поздороваться, обе подошли к Элизабет и каждая чинно подала ей руку.

А как же быть с ботинками? Господин Лера предложил решить проблему полюбовно: левую ногу — Элен, а правую — Берте, однако девочки взялись за работу без обычного воодушевления, их, конечно, смущал взгляд нежданной гостьи, которая, стоя рядом с креслом их отца, смотрела с каким-то непонятным выражением; старшая покраснела и потянула за шнурки так неловко, что сделался узел, она попыталась его развязать, сломала ноготь и, потеряв терпение, так рванула за шнурок, что он порвался. С ее губ сорвался сердитый возглас. Господин Лера наклонился, чтобы погладить Берту по щеке, но она дернулась в сторону и, не на шутку разозлившись на собственную неловкость, шлепнула по толстой руке ни в чем не повинного эконома. «Ох!» — огорченно воскликнул отец. Дочь с вызовом глянула на него своими маленькими глазками и, когда он еще раз тихо сказал: «Ох!», шлепнула его еще раз, посильней, после чего надулась и отошла к окну. Наблюдая эту сцену, Элизабет без труда догадалась, что Берта — любимая дочь господина Лера, тихонько отошла в самый дальний угол комнаты и сделала вид, будто ничего не заметила.

Вскоре Элизабет лежала на большой постели в детской, стараясь занимать как можно меньше места. Жена эконома положила ее между своими дочерьми, так что она не могла пошевелиться, не разбудив ту или другую, а те нарочно прижимались к ней — вовсе не из желания приласкать ее, пожалуй, им даже хотелось, чтобы она задохнулась во сне. Их легкое частое дыхание щекотало ей шею, она пыталась истолковать вздохи девочек в благоприятном для себя смысле, словно это был дружеский шепот, однако на самом деле сестры, засыпая, не хотели сказать ей ничего другого, кроме «Убирайся!», и каждая старалась посильней прижать непрошеную гостью крепким круглым плечиком.