Марсель Прево - Полудевы

Мод улыбнулась. Гектор посмеивался:

– Мужа?

Она не ответила на этот вопрос, а после минутного колебания, сказала:

– Друг ли вы мне, Гектор?

Молодого человека тронул серьезный тон вопроса.

– Без сомнения, милый друг… – ответил он, – мой брат был скорее другом вашего отца, а я ведь знал вас ещё совсем маленькой…

Но заметив, что расчувствовался от этого воспоминания о прошедшем, он тотчас же овладел собою и свел разговор к шутке:

– Ведь, вы хорошо знаете, что я чувствовал к вам слабость, когда вам не было еще пятнадцати лет.

– Не смейтесь, пожалуйста, милый, – возразила Мод. – Вы никогда не имели слабости ко мне, но я не сержусь за это… Впрочем, я не считаю вас способным сделать мне зло.

Он запротестовал жестом.

– Хорошо, я уверена в этом. Так помните, что вы, может быть, понадобитесь мне…

Взрыв хохота прервал ее слова. Компания слушала Жакелин, которая говорила:

– …Нет, поверьте мне, он не ко всем клиентам одинаково относится… Со старыми дамами, называющими его «мистер le docteur Krauss», он употребляет душ меланхолический, по обязанности, смотря в сторону: вода попадает куда придется… С хорошенькими женщинами средних лет шутит, говорит глупости, забавляется, заставляя их вскрикивать, щекочет их струей, пугает. А для молодых девушек у него душ нежный, скромный. Он едва прикасается струей, никогда не позволит себе ни одного лишнего слова, никакой неделикатности; говорит о музыке, о литературе, о балах… тогда как перед ним стоит совсем раздетая; это так смешно… Она вдруг остановилась:

– Тише!.. звонят… это те, нужные…

И прежде чем отворилась дверь, она уже сидела перед чайным столом, серьезная и приличная как пансионерка в присутствии надзирательницы.

Слуга объявил:

– Виконтесса де Шантель… мадемуазель де Шантель… мистер Максим де Шантель.

Обряд представления вновь пришедших прошел несколько натянуто, почти безмолвно. Жакелин шепнула на ухо Марте:

– Сколько же их там в провинции. И мамаша, и сынок, и дочка… Нет, ты только посмотри на них.

Конечно, появление Шантелей в этом модном салоне, между элегантных людей, пикантных женщин, одетых у Дусе, в шляпах от Ребу, было довольно комично по своему контрасту. Все трое Шантелей были в черном, по случаю беспрерывного в провинция траура по разным родственникам; и траур этот дурного фасона делал грубее, меньше обеих женщин, старил Максима отсталым покроем сюртука из гладкого черного сукна, узким черным галстуком под отложным воротником.

– Все-таки, – отвечала Марта Жакелин, – все они хорошей породы.

И она была права. Несмотря на провинциальный туалет, они сохранили благородный вид, – вид людей, принадлежащих к чистокровной земельной аристократии, не имеющих в своем родстве никаких разночинцев. Мадемуазель Шантель, худощавая, маленького роста, лицом походила на монахиню; шляпа почти совершенно закрывала ее волосы с проседью, но черные глаза неожиданно озарялись доброй улыбкой, взгляд ее был в одно время и скромный и страстный, как и у дочери, которая была похожа на нее. У Жанны были такие же густые волосы, черные и блестящие, как стеклярус на ее корсаже; она была выше и полнее матери, краснела при всяком обращенном к ней слове, конфузилась. Максим, в своем провинциальном сюртуке, панталонах от прадеда, худой и сильный, с задумчивым взглядом, страстными, как у матери и сестры глазами, представлял тип провинциального благородного офицера, одетого в штатское.

– Поди, скажи маме, что они приехали, – шепнула Мод сестре. – Пусть она наденет черное гренадиновое платье. Смотри, не желтое, и не зеленое. И непременно корсет.

– Хорошо. Если надо, я сама затяну ее, – ответила девушка, убегая.

С прибытием Шантелей разговор в салоне не вязался, Мод сидела около мадам Шантель, и они говорили друг другу обычные любезности, немного стесняясь друг друга. Жанна, сидевшая около матери, не двигалась, опустив глаза. Максим, очень бледный, сидя напротив Мод, между мадемуазель Реверсье и Гектором Тессье, по старой привычке, нервно кусал коротенькие усы. Напрасно старался он смотреть на мебель салона, на обстановку дома, глаза его невольно снова обращались к Мод, к одной только Мод, к той Мод, которая небрежно подала ему руку и не замечала его больше, а он не мог не видеть, как она хороша, как красота ее еще больше расцвела в этой рамке, которую она сама устроила для себя; он нашел в ней такую перемену, что теперь удивлялся, как он мог, в глуши маленького приморского городка, мечтать о ней и допустить, чтобы воспоминание так запало в его сердце, созрело и превратилось в любовь.