Камилл Лемонье - Адам и Ева

Ева ступала за мной под сеткой ветвей. Тот, кто любит в мертвом сумраке алькова, — стыдится самого себя, словно нарушает божественное уединение любви. Но мы любили среди птиц в шепоте леса, мы были перед лицом бога, как первобытные, непорочные существа.

Сердце мое билось биениями земли. На наши головы падали благоуханные хлопья цветов. Свет был подобен нашим лучезарным, порхающим вокруг нас, душам жизни, сопряженным в далекой высоте небытия, в зиждительном огне мира.

Тихо приближались к нам по зеленым тропам осел и корова. Они не удалялись, но также проникались простотой бесхитростной любви.

По краям лужаек играли веселые группы семейств. Лай собак не пугал простодушного зайца, сидевшего на корточках среди опушки. И сами псы, казалось, вернулись к благодати бытия. Поклявшись никогда не проливать крови, я был вознагражден за то доверием покорных тварей.

Всякая жизнь божественна и чудесна. У всех созданий одни телесные страданья и радости, и сосцы матерей одинаково питают детенышей зверей и людских младенцев.

В ясную пору утра косули и кабарги подходили к порогу нашего жилища. Ева бросала им отруби. И они удалялись в глубокую чащу. Напевая, рассеивая перед собою хлеб, Ева очаровывала пернатых созданий.

Яйца, сыр, хлеб, плоды и овощи составляли нашу сладостную, как наша алчба, пищу. Она как бы вызывала в нас чувство общения с природой. Для нас цвела яблоня, слива, шиповник, барбарис, и, вслед за цветами, на ветках появлялись круглые, румяные плоды, набухшие от свежего сока. Из уст в уста передавали мы друг другу их тающую мякоть. Мне так нравилось, когда сок орошал губы Евы! Он перемешивался с ароматом и сладостью всего ее существа. И дети, как и мы, братски вкушали те же плоды. За то, что мы внимали обетам природы, нам было дано вкусить легчайшую и гармоничную жизнь, которая была нам неведома в ту пору, когда мы пребывали в состоянии дикой ярости. Неистовые порывы смягчились в нас. Жгучесть крови умерилась. И, живя в мире с самими собой и окружавшими нас тварями, мы обладали невинными и счастливыми ощущениями.

Явился человек. Человек вступил в Эдем. Он был прекрасен и юн. Почему же я не почувствовал того же, что и в тот раз, когда старец перешел границы леса? Я поглядел на Еву. Она не была смущена, однако, со вниманием рассматривала незнакомца. Мы умели теперь ценить человека за то, что он на самом деле представлял, но не за то, чем старался казаться. Спесивая походка, надменный вид — ничто рядом с самим внутренним человеком, который направляет свои шаги и принимает вид, согласно внутренним движениям своего существа.

Этот новый человек знал многие и прекрасные мастерства. Он вместе с братьями строил мощные плотины. Целое море стояло взаперти за железными вратами. Но вот они открывались, и море разливалось плавно и тихо.

Юноша приобрел красоту, возвышавшую его над множеством тварей. Я любовался им. Мне казалось естественным, что Ева любовалась им, как и я.

Мы отвели ему место в нашем очаге. Он пил воду ручья и вкушал от наших плодов. И порою взглядывал на Еву открытыми и ясными глазами. Этим он показал нам, что и он внимал природе.

В прежнюю пору я оскорбился бы страстностью и непосредственностью его чувств. Культурных городских людей обуревают жгучие соки похоти, Кровавая пища и хмель терзают их мукой безумия и ярости. Они смотрят на женщину с вожделением и уже прелюбодействуют с нею в сердце своем, прежде чем она им отдается. Они завладевают любовью женщины, как охотник добычей, расставив тенета.

Да, в прежнюю пору я оттолкнул бы от моего крова человека, который любовался грацией моей дорогой Евы. Я стал бы подозревать его в тех же нечистых помыслах, какие были у меня. Прекрасный незнакомец, восхищаясь Евой, научил меня самого находить ее еще более прекрасной. Мне не зачем было укрываться и подсматривать, ибо все в природе одинаково принадлежит всем чутким душам. И женщина есть та же природа, живой пейзаж, над которым всходит и заходит красота.

Ева глядела на незнакомца с любовью, чувствовала в нем еще неведомое очарование, и распустила свои ткани. Она не замечала, что грудь ее была обнажена, когда она кормила божественный цветок своей плоти, нашего последнего ребенка. Это случилось так, однажды, в послеполуденную, летнюю пору. Молодые телята рычали на зеленых колыбелях луга. Мимо жилища проходили милые овцы. В этом году было такое обильное цветенье барбариса, что ягоды наливались непрерывно по мере того, как поедали их молодые косули.