И будет вечен вольный труд

(1882)

Это дальше Лермонтова, дальше Хомякова, дальше Некрасова… Показательна заключительная строка стихотворения: поэт не только сам не верит в образ «славянки светлоокой», но и отрицает искренность всех тех, кто писал о ней ранее. Не здесь ли брошено в землю то зерно, которое прорастет через сорок лет сорняком пролеткультовского нигилизма?

В нашем разговоре о лирическом постижении родины надо упомянуть и о расширении поэтической географии; следуя гоголевскому завету «проездиться по России», поэты открывали отдаленные ее уголки, воспевали своеобычный облик ее глухих окраин (Полонский, Случевский). Они воплотили в слове особую красоту русской природы, изменчивость времен дня и времен года, закрепили в неподвластных времени строках связь между русской землей и душой россиянина. Я говорю здесь в первую очередь о лирике Фета: в его стихах лишь несколько раз встречается слово «родина», слово «Россия», наверное, и того реже. Родина для Фета — это в первую очередь родная природа, природа живая, смена ее обликов и настроений.

Жизнь поэта — особая жизнь. Мы видим возвращение зимы, весны, лета, осени, чередование утра, дня, вечера, ночи. Время для нас как бы вращается, возвращается. Для Фета каждый миг неповторим: он запечатлевает в словах то, как выпал снег именно этой осенью, как блестит роса именно этим утром, как именно эта туча приходит поплакать над селом… В следующем году будут иные явления, иные открытия, иные стихи. Но есть нечто общее, как бы вынесенное за скобки поэзии Фета. Как напечатанные стихи существуют неотторжимо от листа бумаги, так и запечатленные в его лирике образы неразрывно связаны с родной землей. И поэтому если

ответ лежит не в одном-двух стихотворениях, а во всей целостности лирического наследия поэта: одухотворенная красота природы — это красота родины.

Мы подходим к сложной, противоречивой эпохе русской поэзии, начинающейся в конце XIX столетия и прерванной революцией. Символисты, акмеисты, футуристы, последние народнические, первые рабочие и крестьянские поэты: «Какая смесь одежд и лиц, имен, наречий, состояний!» Как близко соседствуют в их судьбах возвышенное и низменное, курьезное и трагическое!

За миновавшие десятилетия многое из поэзии тех лет невозвратимо ушло из сферы непосредственного читательского восприятия. Если взяться читать поэтические подборки в журналах и альманахах той поры, очень многое может вызвать лишь снисходительную улыбку, а то и досадную гримасу: «декадентство». Направление, знамя борьбы с которым Блок поднял уже в первые годы нашего века, во многом означало разрыв с классической традицией, распространение «фабричной» (по-нынешнему — массовой) литературы с ее клишированными необычайностями, красивостями и ужасностями.

Даже если ограничить круг поэтов десятком имен, делавших тогда «поэтическую погоду» (а уж десяток-то поэтов существовал в русской литературе в любой год ее истории), очень от многого придется отказаться, прежде чем представить современному читателю «избранное», достойное его внимания. Возьмем основные темы поэзии того периода. Л ю б о в ь. Здесь — роковая декадентская изломанность, драма непонимания, да еще сдобренная старомодной эротикой. Надо сказать, что поэты той поры попросту не видели в женщине человека, способного на добро, на участие, на сочувствие. Никак не позавидуешь их женам и подругам. С у д ь б а. Власть рока, неверие в будущее, невозможность ни поставить какие-нибудь общезначимые цели, ни добиваться их. И с к у с с т в о. Здесь, наоборот, напыщенное мессианство, высокомерие, подкрепляемое университетской эрудицией, щеголянием тысячами имен и реалий всех времен и народов. П р и р о д а. Весь реальный мир искажается по законам восприятия болезненной личности, которая скорее способна испускать тьму, нежели свет.

Но одна тема оставалась священной в самую мрачную пору литературного распада — тема родины. Можно сказать, что эта тема выразилась гораздо ярче, чем у поэтов предшествующей поры. Если поэты, активно выступавшие в 70—90-е годы, были словно близоруки, за сиюминутными движениями души не видели пути своей страны, то последующее поколение страдало обратной болезнью — дальнозоркостью: не видя жизненной конкретики, они прорицали будущее России, предсказывали наступающие испытания и часто пророчили гибель всему, что связывалось у них с понятием устойчивого уклада жизни, в первую очередь Петербургу, государству. Заглянем в поэтические книги начала века.