Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

— Вот по этому поводу я и пришёл поговорить с вами.

— Что именно вы хотите сказать?

— Видите, то, что сказала жена, я не вполне понимаю… знаете, женские разговоры, — довольно бестолковая вещь… но, удивительно, будто кто-то из её дальних родственников в давние годы был близко знаком с вашим отцом. — Говоря это, Такаянаги пристально вглядывался в лицо Усимацу. — Ну, само по себе это ничего не значит, однако, если жена говорит, что знает вас, то и вы вряд ли можете ничего не знать о ней, да и я, со своей стороны, обеспокоен… Всю ночь я не сомкнул глаз, думая об этом.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Оба собеседника сидели безмолвно, испытующе глядя друг на друга.

— Ах! — шумно вздохнул Такаянаги. — Мне хочется, чтобы вы поняли, как хорошо, что я пришёл с вами поговорить. Никто, кроме вас, о нас с женой ничего не знает, а с другой стороны, и никто, кроме меня и моей жены, ничего не знает о вас… значит, наши интересы совпадают… не так ли, Сэгава-сан? — Он продолжал несколько другим тоном: — Вам, конечно, известно, что скоро выборы. На время мне крайне нужна ваша помощь. Если вы не прислушаетесь к тому, что я вам говорю, мы с вами падём жертвой друг друга. Ха-ха-ха! Нет, нет, я вовсе не требую вашей крови. Но всё же я пришёл к вам вот с таким решением…

В эту минуту на лестнице раздались шаги, и Такаянаги осёкся. Снизу донёсся голос Кэсадзи: «Сэгава-сэнсэй, к вам гость». Усимацу встал и раздвинул перегородку; перед ним, улыбаясь, стоял его приятель Гинноскэ.

— А, Цутия-кун? — воскликнул Усимацу и невольно перевёл дух.

Гинноскэ слегка поклонился Такаянаги, но не обратил внимания на натянутое выражение лица у хозяина и гостя, решив про себя со свойственной ему поспешностью: «Вероятно, у них какие-то дела».

— Слышал, что ты вернулся вчера, — заговорил Гинноскэ дружески. Как всегда, он был жизнерадостен. Его свежее, розовощёкое лицо так и сияло. Может быть, таким его делала надежда в скором времени распроститься с теперешней службой и стать ассистентом в агрономическом институте. Странное дело, его коротко остриженные волосы, казалось, сейчас придавали ему какую-то солидность, делали похожим на молодого учёного. И хотя ничто не изменило их дружеских отношений, всё же Усимацу казалось, будто Гинноскэ стал на ступень выше его, и ему было как-то не по себе.

А Гинноскэ горячо и сердечно выразил Усимацу сочувствие. Такаянаги молча слушал их разговор, дымя папиросой.

— Спасибо тебе за всё, что ты сделал для меня во время моего отсутствия, — сказал Усимацу, подбадривая сам себя. — Ты, кажется, вёл все мои уроки.

— Да, кое-как справился. Совмещать занятия в двух классах не так-то легко. — Гинноскэ засмеялся. — Ну, а ты как?

— Что ты хочешь сказать?

— У тебя ведь траур, ты можешь взять четыре недели отпуска.

— Нет, так не пойдёт. Для школы это неудобно. И самое главное — для тебя затруднительно.

— Ничего, обо мне не беспокойся.

— Завтра понедельник. Завтра и пойду в школу. Ну, Цутия-кун, твои мечты, кажется, осуществились. Я очень обрадовался, когда получил от тебя письмо. Не думал, что ты так скоро продвинешься.

— Да… — Гинноскэ счастливо улыбнулся. — Мне повезло.

— Да, тебе повезло. — Радуясь удаче товарища, Усимацу вместе с тем как будто подумал о чём-то своём и, поникнув, спросил: — А приказ об увольнении уже отдан?

— Нет ещё. Ведь существует обязательный срок службы: сразу просто так не отпустят. Правда, в префектуральном управлении вошли в моё положение: разрешили внести меньше ста иен.

— Меньше ста иен?

— Если бы мне пришлось уплатить все издержки за обучение, то было бы худо. Хорошо, что мне сделали такую скидку. Я сейчас же написал отцу и попросил его помочь мне. Он, знаешь, очень рад и, кажется, сам поедет в Нагано. Я со дня на день жду от него известий. Остаётся нам побыть с тобой в Иияме только месяц!

Гинноскэ посмотрел на Усимацу. Усимацу тяжело вздохнул.

— Да, теперь о другом, — снова заговорил Гинноскэ. — Твой любимый Иноко-сэнсэй, говорят, сейчас в Синано. Я вчера читал в газете.

— В газете? — Усимацу весь вспыхнул.

— Да, в «Синано-Майнити». Говорили, он тяжело болен, а он, оказывается, полон энергии.

Едва услышав имя Рэнтаро, Такаянаги кинул острый взгляд на Гинноскэ. Усимацу молчал.

— Да, с этим «этa» шутить нельзя! — безо всякой задней мысли продолжал Гинноскэ. — Его идеи, может быть, и носят на себе печать болезненности, но его мужество в борьбе восхищает меня. Возможно, все чахоточные таковы. Говорят, его речи производят очень сильное впечатление. Только пусть Сэгава-кун не слушает его, а то опять вернётся прежняя болезнь.