Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

Однако Усимацу зачитывался книгами Рэнтаро не только по одной этой причине. Больше всего его привлекало то, что Иноко Рэнтаро — мыслитель и боец — сам был «этa». Усимацу считал его своим учителем и втайне преклонялся перед ним. Страстное убеждение, что «этa» — такие же люди, как и все остальные, а, значит, нет никаких оснований презирать их, возникло у него именно под влиянием Рэнтаро. Поэтому, как только появлялось какое-нибудь новое произведение этого писателя, Усимацу сразу приобретал его и тут же прочитывал. Он непременно просматривал свежие номера журналов в надежде увидеть там и дорогое ему имя. И чем больше он узнавал Рэнтаро, тем отчётливее сознавал, что Рэнтаро открывает ему доселе неведомый мир. И временами горькое сознание того, что он — «этa», заставляло его не опускать голову, а наоборот — держать высоко.

Новая книга Рэнтаро начиналась фразой: «Я — этa». Он ярко живописал невежество и нищету этой касты. Рэнтаро рассказывал о том, какое множество честных мужчин и женщин отторгнуто обществом только потому, что они принадлежат к «этa». Автор «Исповеди» делился и своими душевными страданиями и своими радостными и грустными воспоминаниями о прошлом: о далёких годах мучительных сомнений, порождённых дисгармонией общественной жизни, когда он стремился к духовной свободе и не находил её; о той поре, когда он вступил в новую жизнь, открывшуюся ему, словно утреннее небо. И, читая книгу, словно слышишь глухие рыдания мужчины со страстной душой.

Новая жизнь, она началась для Рэнтаро совершенно случайно, из-за обычной житейской неудачи. Он родился в провинции Синано, в Такато. То, что он происходит из старинной семьи «этa», стало известно нескоро, только когда он получил место преподавателя психологии в учительской семинарии в Нагано — ещё до поступления туда Усимацу. Об этом поведал кто-то из учащихся, тоже родом с юга Синано. По семинарии пронёсся слух: «Среди преподавателей есть парий!» Возникло всеобщее волнение: одни были ошеломлены этой новостью, другие недоумевали. Многие не хотели верить, что Рэнтаро — «этa»; и характер, и внешность, и образованность — всё свидетельствовало в пользу его благородного происхождения. Однако среди тех его коллег, кто завидовал Рэнтаро, раздались голоса: «Гнать его, гнать!» Увы, если бы людям не были присущи расовые предрассудки, не было бы убитых в Кишинёве евреев, не было бы и распространённой на Западе теории жёлтой опасности. В этом мире, где несправедливость легко берёт верх над справедливостью, кто захочет возвысить голос в защиту «этa»? И когда Рэнтаро признался в своём происхождении и, распрощавшись с товарищами, покинул семинарию, не нашлось ни одного человека, выразившего ему сочувствие. Выйдя за ворота семинарии, Рэнтаро решил бросить «науку ради науки».

Всё это он подробно описал в «Исповеди». Сколько раз Усимацу, потрясённый, прерывал чтение и, закрыв глаза, погружался в размышления! Читать было трудно. Сострадание — странная вещь, оно не облегчает сердца. К тому же Рэнтаро побуждал читателя не столько читать им написанное, сколько размышлять над этим. В конце концов Усимацу продолжал читать, соотнося написанное с перипетиями собственной жизни.

С отроческих лет и до сих пор жизнь Усимацу протекала, в общем, ровно и благополучно. Родился он в Коморо, в посёлке «этa». Он происходил из семьи, которая считалась старшей в роду из сорока семей, живших в уезде Кита-Саку. До переворота Мэйдзи его предки подвизались на поприще тюремных смотрителей и полицейских. Отец его но этой причине был освобождён от налогов и, кроме того, получал особый рисовый паёк. А поскольку он занимал видное положение среди людей его касты, то даже и потом, когда, обеднев и разорившись, переселился в уезд Тиисагата, он всё же сумел определить своего восьмилетнего сына в школу. Усимацу учился в соседнем селении Нэцу наравне с другими детьми, и там никто не подозревал, что новый ученик, такой славный мальчуган — «этa». Потом отец переселился в Химэкодзаву, а с ним вместе переехал и дядя Усимацу с женой. Здесь, в чужом краю, их никто не знал, а самим признаваться в том, что они «этa», тоже не было никакой надобности, так что понемногу они обжились, и мальчик раньше всех забыл о своей родословной. И вот когда после окончания школы его определили в Нагано, где он мог на казённый счёт получить образование, всё прежнее казалось ему старыми дедовскими россказнями.

Сейчас воспоминания ожили в душе Усимацу. В нём проснулся страх, который он испытывал в детстве, когда его сверстники всячески издевались над ним, кидали в него камнями. Он стал смутно припоминать то время, когда они жили в посёлке «этa» в Коморо. Вспомнил мать, умершую ещё до их переезда. «Я — этa». Как волновала сердце Усимацу эта фраза! Читая «Исповедь», Усимацу испытывал только мучительную боль…