Петру Думитриу - Буревестник

И Ермолай опять ткнул ему в зубы бутылкой. Симион торжествовал: он скоро будет в Констанце; там — Ульяна; он отыщет ее, обнимет, как обнимал раньше, когда она принадлежала ему, стиснет, навалится на нее, потом задушит…

— Давайте, ребята, махнем прямо в Констанцу! — предложил он.

Ермолай обрадовался:

— Айда в Констанцу! По крайней мере, выпивка будет, а то наши умники на пароходе буфет закрыли.

— Айда в Констанцу! — орал Симион. — И выпьем, и к бабам съездим!

«А я отыщу Ульяну и убью ее, — думал он. — Вот так, своими руками, сверну ей шею. Лишь бы только никто не узнал…» Некоторые из рыбаков высказали сомнение: ведь дома терпимости закрыты, куда же ехать?

— Знаю я куда! — огрызнулся Симион. — Есть и такие, что по частным квартирам живут. Вам что, вывеска нужна или баба? Без вывески не можете…

— Я без вывески и без разрешения от примарии не могу! — кричал Ермолай, трясясь от смеха.

Шутки, хохот и крики еще более утвердили рыбаков в их решении. Ермолай с Симионом, толкаясь и спотыкаясь, добрались до штурвальной рубки и, дыша спиртом в лицо старшине, велели ему держать курс на Констанцу. Старшина — это был Павеликэ — нахмурил свои черные брови и попробовал протестовать:

— Рехнулись вы, что ли! Я свое дело знаю и слушаться вас не желаю. Вы мне не начальство!

Но Ермолай легонько похлопал его по плечу и чуть при этом не сломал ключицы, а Симион молча вынул нож.

— Ты на него не смотри, — ласково уговаривал Павелику Ермолай. — Слушай лучше меня — я человек хороший. Он — пес, а я добрый, такой души, как у меня, ни у кого нету.

Павеликэ, напуганный ласковостью Ермолая не менее, чем свирепым видом Симиона, еще попробовал было сопротивляться, но когда Ермолай дружески взял его за руку, а Симион пощекотал сквозь одежду острием ножа, он побледнел и бросил штурвал:

— Делайте, что хотите. Я больше ни во что не вмешиваюсь.

Старшина спустился в носовую каюту, где он помещался вместе с мотористом, а Ермолай преспокойно стал на его место за штурвал и круто повернул куттер на вест-норд-вест. Суденышко задрожало от страшного напора волн, но Ермолай был доволен: они шли туда, где была выпивка. На куттере все было выпито.

Симион втиснулся между рыбаками, одни из которых горланили пьяные песни, другие храпели, упившись до потери сознания. Мысль о том, что Жора теперь наверное погибнет, продолжала его радовать: он то смеялся, то покачивал головой, испытывая огромное облегчение: «Ну и счастье привалило! Вот уж не ждал! Наконец-то избавился!»

Настал серый пасмурный рассвет. По грязному небу, низко над морем, плыли пепельно-желтые тучи. На горизонте уже виднелись пологие, продолговатые холмы, башни и серо-землистые дома Констанцы, когда Павеликэ, решив поговорить с Ермолаем, вышел из каюты:

— Ты уж, брат, пожалуйста, в порт не входи! — просил испуганный, взъерошенный, желтый от бессонницы старшина.

Ермолай оттолкнул его локтем, притиснув к переборке. Павеликэ посмотрел на волны, которые были выше его куттера и часто целиком покрывали его пеной, так что из рубки уже не видно было ни антенн портовой радиостанции, ни минарета большой констанцской мечети, а лишь проносившиеся над самой головой обрывки туч да горы сердитой пепельно-зеленой воды, и теперь только заметил отсутствие Емельяновой лодки. Он горько заплакал, дополз до люка, спустился в темный трюм, откуда на него пахнуло тяжелым запахом спирта и блевотины, и принялся уговаривать и умолять пьяных рыбаков:

— Заходить в порт опасно, братцы, — опрокинет. Наверняка все потонем, товарищи! Давайте лучше укроемся от шторма за Тузлой!

Рыбаки, не понимая, что он от них хочет, и не дослушав его, принялись ругаться хриплыми с перепоя голосами, стараясь выдумать самые сложные и обидные ругательства с упоминанием бога, церкви, пасхи и всего, что приходило им в помутившиеся от водки головы. Ермолай тем временем вел куттер прямо в гавань. Какой-то грузовой пароход, держась на порядочном расстоянии от входа на рейд, не решался проникнуть в порт, выжидая, пока уляжется волнение, но на Ермолая это не произвело никакого впечатления. Да и волнорез, то есть та черта, за которой глубина значительно спадает по мере приближения к берегу и где волны, встречаясь с препятствием и разбиваясь о камни, достигают огромной высоты, совсем не казался таким страшным с моря. Черные, зловещие волны яростно стремились к порту, лезли на маяк, пенясь и добрасывая брызги до самого фонаря, потом бежали вдоль берега, но Ермолай отважно шел прямо по направлению к рыбачьей гавани: знай, мол, наших, морскому рыбаку все нипочем!