Константин Симонов - Последнее лето

— Тяжело?

— А что ж, на печи лежать да волком выть легче, что ли? А если про саму работу — на пустой желудок у людей болезней меньше. Травмы там или кожное что… А так другого чего — мало. Чирьев, правда, много, от истощения, — вспомнил он. — Ну, а если болезнь такая, что ее только хлебом с маслом лечить, тут чем поможешь? Ветеринар некормленую корову и ту без сена на ноги не подымет. С работой при своих годах справляюсь. Врачую. Чиряк или флегмону вскрыть — руки не дрожат. И зуб, коли надо, могу вырвать… Тебе не надо?

Серпилин усмехнулся, и, заметив при этой усмешке стальные мосты у него на передних зубах, отец спросил:

— Где делали?

— Где делали — теперь меня нет.

— Теперь такие мосты поставить, если даже в Рязань поедешь, навряд ли! Техники говорят, ничего у них для этого дела нет, хоть шаром покати…

— Как внуки растут?

— Старшего мало вижу, с матерью в совхозе работает. Повестки ждет. Семнадцать уже. А младшие при нас живут… Картошка в прошлом году хорошая была — и посадить хватило, и еще два мешка есть. Молока от козы — чай забелить хватает. Живем лучше многих, врать не буду. Да и в школе в этом году постарались. Какой-никакой суп, а по тарелке для детей дают. Советская власть о тех, кому дальше жить, все же лучше заботится, чем о тех, кому помирать пора.

Серпилин в первый момент не понял, потом догадался: «Это, наверное, о пенсии».

И спросил:

— Сколько у тебя пенсия?

Отец усмехнулся:

— Если на червонцы — большая, жить можно. А если по нынешним базарным ценам — на два кирпича хлеба с довеском. Наверно, после войны твоя пенсия будет все же поболе моей.

— Пока не думал. Дожить надо.

— Война кончится — доживешь, — сказал отец. — Вон сколько теперь вас, генералов: какой приказ в газете ни прочтешь — по десять генералов. Одни генералы при содействии других генералов… Кто ж его знал, что ты генералом будешь. И звание раньше считалось царское, да и дошел ты до него не сразу… Перерыв был.

— Перерыв был, это верно, — сказал Серпилин.

— Когда в прошлом году прочел о тебе в газете, что генерал и что орден дали, две недели в околотке всем, кто ни придет, газету показывал. И в райисполком с ней ходил. Железа на починку крыши сразу мне дали, безо всякого. Как же это тебя вдруг взяли и выпустили? — спросил отец.

Серпилин не захотел отвечать на этот вопрос, потому что за ним стояло удивление не перед тем, что взяли, а перед тем, что выпустили. Так ничего и не ответил.

— Далеко был? — спросил отец.

— Без малого Америку видно.

— Дорогое дело, — сказал отец, — один провоз туда сколько государству стоит. А коли еще и обратно…

И было не понять: всерьез ли он подумал об этом убытке государству или созорничал по своей привычке.

— Вот ты мне скажи, вот ты генерал, — сказал отец после молчания. — Ты товарища Сталина сам видел?

— Видел.

— Какой он из себя? Как на портретах? Или, говорят, рябоватый, оспой тронутый?

— Есть немного.

— Но ведь умный же он человек, можно сказать, изо всех самый умный… — сказал отец так, словно его нынешнее представление, что Сталин самый умный изо всех, пало в противоречие с чем-то, что думал о нем раньше. — Так или нет?

— Так. А почему спрашиваешь? По-моему, само собой разумеется.

— Война больно тяжелая вышла, — сказал отец. — Кто ее знал, что она такая будет… Мне семьдесят седьмой, младшему внуку девятый. А отцы где?

На этих словах постучали, и Серпилин, уже понимая, что это пришла Баранова, и заранее поднимаясь ей навстречу, крикнул:

— Входите.

Баранова широко открыла дверь, готовая что-то сказать, но, увидев сидевшего к ней спиной старика, остановилась, поняла, что это отец Серпилина, который уже не должен был приехать и все же приехал.

Поняла и сказала совсем другое, чем собиралась:

— Товарищ генерал, принесла вам аптечку на дорогу, Думала прямо в «виллис» положить, но его что-то нет…

Отец быстро, с любопытством повернулся к ней, а Серпилин сказал ей так, словно тут и не было отца:

— За аптечку спасибо. А поговорить о тобой нам все-таки надо.

И, взяв Баранову под руку, сказал отцу:

— Посиди, сейчас приду.

Они вышли из дома и остановились за углом у начала длинной аллеи, которая вела к желтевшему вдали главному корпусу.

— Отец? — спросила она.

Он кивнул.

— Я так и поняла. Почему не познакомил меня с ним?

— Пожалел время на это. У нас и так его мало. Вернусь — объясню. Все равно спросит.

— Наверное. Оглядел меня всю от макушки до щиколоток. Я по-другому его себе представляла, — сказала она, и Серпилин почувствовал, что отец ей не понравился. — Когда же ты теперь едешь?