Константин Симонов - Последнее лето

— Я теперь по аттестату не могу от вас получать, — сказала Аня. — Вы отмените с первого числа.

— Одна над этим думала или вместе с Анатолием?

— Одна. А что, я не права, что ли?

— Если и права — от силы наполовину. Хотя плечи у старшего лейтенанта Евстигнеева, согласен, широкие, но все же перекладывать на них заботу о прокормлении своей внучки не вижу причин. О тебе пусть старший лейтенант Евстигнеев заботится, а о ней — позволь мне.

— А если он ее удочерить хочет? — спросила Аня даже с каким-то вызовом.

— Желание понятное, раз тебя любит. Но разум подсказывает — внучку оставить на моем иждивении. Потерпеть с этим, пока не отвоюемся.

Она сказала «спасибо» одними губами, без голоса.

Слова «пока не отвоюемся» прозвучали для нее напоминанием, что люди смертны и не рано ли старшему лейтенанту Евстигнееву удочерять девочку, когда у него впереди еще не оконченная война. Она сдерживала себя, но любовь и страх так завопили внутри нее, что все-таки вырвались наружу:

— Вы только не отсылайте его от себя. Если можно. Пусть с вами и дальше будет. — И снова повторила: — Если можно!

«Можно-то можно, — подумал Серпилин. — Да вот почему-то нельзя. Все-таки решилась, заговорила об этом! Все остальное, наверно, заранее обсудили вдвоем. А это — нет! Это взяла на себя».

— Только ему не говорите, что я вас просила! — сказала она, подтверждая догадку Серпилина.

— Адъютантом ему у меня не быть, — сказал Серпилин. — Неудобно и нельзя для нас обоих. А на смерть его никто посылать не собирается. Через две недели напишет тебе и где, и кем, и насколько жизнью доволен.

Жена сына вздохнула. Серпилин все еще мысленно называл ее так. Вздохнула, качнула головой, словно сама себе ответила на какой-то вопрос, и, подняв глаза на Серпилина, сказала:

— Мне ехать надо, а то не успеем сегодня.

— Где жених-то твой? — вставая, спросил Серпилин. — Небось у машины дожидается? Провожу тебя до него.

— Нет, он в загсе. Очередь занял.

— Какая же там теперь очередь? — идя рядом с ней по дорожке, спросил Серпилин.

— А там все вместе — одна очередь, — объяснила она.

И Серпилин вспомнил, что загс — это ведь не одни женитьбы и рождения, а еще и разводы и смерти… Главное теперь, во время войны, — смерти. Справки для единовременных пособий. Справки для пенсии. Да, конечно, там много народу. И, подумав, что не больно-то весело расписываться в этой общей очереди, сказал ей:

— Завтра, когда через Москву поеду, заеду чарку за вас выпить. Коньяк мой, а ты картошки поджарь с луком, Здесь завтракать не буду, расчет на тебя. Найдется?

— Найдется. У меня и консервы есть. Вы когда приедете?

— А ты когда с ночной смены вернешься?

Она покраснела.

— Меня отпустили сегодня. Я не иду. Обменялась о подругой, потом отработаю за нее.

— К девяти ровно приеду. — Серпилин подумал, что сегодня у них последняя ночь с Евстигнеевым, когда будет следующая, неизвестно, и добавил: — Анатолию скажи, чтоб не ездил сюда, за мной. Пусть машину пришлет к восьми тридцати, чтоб прямо к корпусу подъехала, а сам ждет там, у тебя. Ясно?

— Хорошо.

— Слушай-ка, — вспомнил Серпилин, когда они уже подходили к воротам. — Имею к тебе просьбу.

— Какую? — спросила она с готовностью. Обрадовалась, что у него еще и теперь может быть к ней какая-то просьба.

— Анатолий тебе про моего отца объяснял?

— Говорил.

— Теперь, выходит, отец меня уже не застанет. Пусть у тебя остановится, если приедет.

— Я знаю. Анатолий предупреждал.

— Походи за ним несколько дней, как тебе работа позволит. Все же он немолодой. Семьдесят семь.

— Хорошо. Анатолий говорил. Я все сделаю.

— Ну, а в случае чего, думаю, тебе соседка поможет. Как с ней живете?

— Ничего, — не сразу, с запинкой сказала она.

— Вижу, не договорила? Не ладите, что ли?

— Нет, ладим. — Видимо, ей не хотелось говорить то, что предстояло сказать. — Ладим, когда не выпивает.

— Как так выпивает? — У Серпилина не вязалось в голове одно с другим: воспоминание о соседке Марье Александровне, какой он ее видел, когда приезжал хоронить жену, и мысль, что эта женщина стала выпивать. — С чего вдруг и на какие заработки?

Жена сына пожала плечами:

— Она на эвакопункте через сутки работает, дежурит. А сутки дома. Не всегда, конечно, но выпивает. Хлеб меняет, вещи одну за другой продает.

— И давно это у нее?

— Как сын осенью на фронт уехал.

То, что сын соседки, Гриша, уехал на фронт, Серпилин знал. Не только знал, но и готов был помочь ему уехать. Но помогать не понадобилось. Новый командир той гвардейской дивизии, которой раньше командовал его отец, сделал все сам. Удовлетворил ходатайство и зачислил мальчика в музыкантскую команду. Гриша тогда написал Серпилину, что в музыкантскую команду — это только по штату, а на самом деле его берут в дивизионную разведку. Обещал писать еще, но больше не написал. Как видно, короткая его привязанность к Серпилину здесь, в Москве, заменилась теперь там, на фронте, другими, посильнее. Так и должно быть. Тем более если оказался среди хороших людей. А почему среди плохих? Конечно, среди хороших. А вот мать, оставшись одна, выходит, сплоховала. Кто бы мог подумать?