Константин Симонов - Последнее лето

— Вижу, ты уже собрался, — сказала Надя, выбитая из колеи его тоном. — Но все-таки, как теперь любят говорить, мы с тобой русские люди. Давай выпьем посошок на дорогу. А то пути не будет.

— Путь будет! Дальше фронта никуда не денусь! — усмехнулся Синцов. — Только бы дождь завтра не пошел. Тогда действительно последние пятьдесят километров будет не путь, а мука.

Он налил рюмки себе и Наде и подцепил на вилку кусок колбасы потолще. Они чокнулись и выпили.

— Позвони мне завтра утром, если не получишь «молнии».

— Хорошо, — сказал Синцов. — Если не получу, позвоню. — И вдруг вспомнил: — А как же с твоим письмом Павлу?

— Не буду ему писать.

— Как не будешь?

— Нет настроения. Увидишь — расскажи обо мне.

— Могу не сразу увидеть.

— Ничего, сам тебя найдет. Он же знает, что ты у меня был. Найдет, не беспокойся, — повторила Надя с покоробившим Синцова сознанием своей власти над человеком, о котором говорила. — Если бы села сегодня писать, мучилась бы, как получше наврать про себя, чтобы спокойно жил, не волновался. И перед тобой было бы неловко, что ты повезешь такое письмо. А на словах что захочешь, то и говори. Твое дело.

«Да, дерзка ты, — подумал Синцов с каким-то даже удивлением перед решимостью этой женщины взвалить все — и правду и неправду — на его плечи.

— И дерзка и расчетлива — все вместе! Почти уверена: не скажу ее мужу ничего из того, чего он не должен знать. И права. Действительно не скажу».

— Звони про телеграмму. Получишь или не получишь, все равно звони, — сказала Надя. — Если после десяти, позвони на работу.

Она оторвала уголок от лежавшей на столе газеты, написала на нем телефон и протянула Синцову.

— Удивляешься, что работаю?

— Нет, почему? — Синцову стало неудобно, что он и в самом деле удивился этому.

— Ничего, не ты первый. А я уже давно работаю.

— Кем?

Надя рассмеялась:

— На это трудно ответить. Если в двух словах — «палочкой-выручалочкой». В театре работаю, — добавила она серьезно. — Заведовала костюмерной, была администратором, роли на машинке печатала. Делала все, что просили. Муж убит, мамочка в эвакуации, а я — животное общественное. В начале войны пошла туда с тоски, а потом привыкла. В последнее время перешла в помрежи.

— Это что значит? — Синцов слабо разбирался в театральной жизни.

— А это тот, кто спектакль ведет. Разве тебя не удивляет, что все артисты всегда вовремя выходят и уходят со сцены, и за сценой стреляют вовремя, и море вовремя шумит, и собаки вовремя лают… Так вот все это я!

Как только Надя стала рассказывать о театре, Синцов вдруг понял, кто был тот выставленный им за дверь парень, о котором она говорила так, словно его нельзя было не знать.

Ну конечно же он знал этого человека по нескольким ролям в кино еще до войны и теперь, во время войны. Это был очень хороший артист, во всяком случае Синцову он нравился. А странные, словно выгоревшие волосы, которые помешали сразу узнать его, наверно, покрашены для съемок в какой-нибудь новой картине.

«Вот наделал бы делов, если б ему руку сломал», — с запоздалой тревогой подумал Синцов. Подумал беззлобно, потому что при всем своем хорошем отношении к Артемьеву не мог сочувствовать ему до конца.

«За что боролся, на то и напоролся». Но тут же, оправдывая Павла, подумал: «А что ему делать, если любит ее?»

И вспомнил лицо артиста, когда тот стоял в дверях и смотрел на Надю.

«А может, и этот любит?»

— Значит, Павел так и не удосужился сказать тебе, что я работаю? — спросила Надя.

— Нет, не говорил.

— Потому что для него это неважно! Он и на фронте смеялся, когда я говорила, что пойду к нему машинисткой. И напрасно. И все остальное бы успевала, что ему нужно, — она усмехнулась, — и отличной машинисткой была бы. У меня золотые руки. Правда, в самом деле! В случае чего, прокормлюсь.

— Она снова усмехнулась, кивнув на обеденный стол: — Хотя это, конечно, не на мою карточку и не на мою зарплату. Но, между прочим, и не на его аттестат. Остатки былой роскоши. По старой памяти, как Козыревой, дают ежемесячно лимит по твердым цепам. И от прежней поликлиники пока что не открепили. И мамочку и других родственничков подкармливаю и лекарства, когда они хворают, достаю. Павел злится на меня, что фамилию не сменила. Напрасно. Когда вышла за него замуж, где-то там не одобрили, считали, что должна еще вдовой побыть. Но и не настолько рассердились, чтобы лишить благ жизни. Пользуюсь пока что. Хорошая колбаска была?