Константин Симонов - Последнее лето

— И какой же выход предлагаешь? Как все же нам, проверять или не проверять вас? — усмехнулся Синцов.

— А выход только один: лучше воевать, чтобы действительно было о чем докладывать, — сердито сказал Ильин. — А то ведь как у нас некоторые делают? О своих потерях донесет, как они есть, — их никуда не денешь. Свое продвижение тоже укажет близко к истине, — если соврет, рано или поздно обнаружится. Значит, простор для фантазии, особенно если неудача, — только в одном: какой страшный противник перед ним оказался! Где против него два батальона из разных полков действовали — доложит, что два полка, где роту уничтожил — укажет «до батальона», и если поверят, значит, с него и спросу нет. Стандарт преувеличений — вещь опасная! Привыкнуть недолго, а поди потом выскочи из него! Хорошо еще, чем дальше, тем меньше таким горлодерам верят. Раньше, бывало, доложил — и ладно. А теперь требуют: докажи!

Ильин повернулся к Завалишину:

— Расскажи ему этот случай.

Завалишин улыбнулся своей медленной улыбкой.

— Весной в политотделе корпуса разбиралось одно политдонесение из полка соседней дивизии, — сказал Завалишин. — Бои были, как Ильин выражается, безрадостные, успехи — чуть-чуть, а политдонесение один мудрец составил, что противник потерял до двухсот человек только убитыми и бежал в панике. Раз в панике, значит, уже не догонишь и подтверждения у него не спросишь. А вот где двести убитых? Поехали, проверили; действительно, когда опушку леса заняли, двадцать девять немецких трупов на своем переднем краю закопали. Подтвердилось. А где остальные? Ну, этот мудрец, когда его спросили, не растерялся. «Остальных, говорит, с собой утащили. Они всегда стараются трупы утаскивать!» Что стараются утаскивать — это верно, но как же так, все сразу, вышло, что и в панике бежали и сто семьдесят трупов при этом с собой тащили? Смех смехом, а автора донесения сняли. Сам начальник политотдела армии Черненко приезжал, занимался этим. Он такой лжи ни от кого не потерпит.

— Еще мало у нас за это снимают, — сказал Ильин. — А то иногда подписываешь донесение, в котором все правда-матка, а сам про себя думаешь: лопух ты, лопух!

— Что-то не пойму: ругаешь себя или хвалишь? — спросил Завалишин.

— Хвалю, — огрызнулся Ильин.

— Ну, а раз хвалишь, не забудь, что не ты один такой лопух. Есть и другие. И докладывать по совести не хуже тебя умеют…

— Давай, давай, — сказал Ильин. — А то давно меня за ячество не прорабатывал!

— А как же, — сказал Завалишин. — Между прочим, в русском языке для местоимения «я» даже специальные ловушки имеются. Вот скажи, например: как будет от глагола «побеждать» будущее время первого лица единственного числа? «Я победю»? «Я побежду»? Или: «Я побежу»?.. Или как? «Побегу» — есть, а «победю» — нет. Почему? Видимо, для того, чтобы во множественном числе этот глагол употребляли. Глядишь, оно и ближе к истине будет.

— Когда эту байку придумал? — спросил Ильин. — Еще не слышал ее от тебя.

— Сегодня. Возвращался из батальона, шел один. Вспомнил тебя и придумал.

— С утра делом занимаемся, а глядя на ночь — самокритикой, — сказал Ильин, кивнув на Завалишина. — Считается, что не дает мне спуска.

Синцову показалось, что Ильин расскажет сейчас Завалишину о своем предложении насчет начальника штаба. Но Ильин так и не заговорил об этом за все время, что сидели вместе. Только спросил, давно ли Синцов видел Артемьева.

— Полгода назад, — сказал Синцов.

— Считал, вы, как свояки, все же чаще видитесь.

— Два раза за все время.

— Сначала, когда после Кузьмича на дивизию пришел, он мне не показался, — сказал Ильин. — Слишком формально всех гонял, фасон давил. А потом, в июне, перед Курской дутой, жена к нему приехала. На позиции лазила, пушку за шнурок дергала — считается, стреляла, на коне ездила, «виллис» водила, даже разбила… Хотя и говорится, что жена, а…

— Ну давай выскажись, чего мучаешься, — сказал Синцов.

— Еще чего! Уже девятнадцать месяцев зарок держу. Под танками лежал, и то не выматерился… Пока здесь жила, насколько могла, подорвала в дивизии его авторитет. Но потом, за время боев, худого о нем не скажу, командовал дивизией твердо. И сам грамотный и инициативу командиров полков не зажимает. Когда идет война, нервы нам не портит, не звонит каждые пять минут: что, как и почему? Это, я считаю, хорошо. А когда между собой соберемся, все равно Кузьмича вспоминаем.

И Ильин, вдруг изобразив Кузьмича, выкрикнул тонким, быстрым голосом: