Константин Симонов - Последнее лето

Ильина томило бездействие. И он, не переходя той грани, за которой начинается прямое нарушение приказа, вносил в него свои поправки.

Под деревьями, за палаткой, где спал Ильин, стоял врытый в землю столик с двумя скамейками для всего: и для работы и для еды. За этим столиком и ужинали вдвоем с Синцовым. Ели теплую кашу с мясной подливой и пили горячий чай. Про водку Ильин спросил в начале ужина:

— Наркомовскую норму будешь?

Но Синцов ответил, что одному нет охоты.

— Тем лучше. Весной, когда был у нас, сказал тебе; поработаем над полком, сделаем лучшим в армии. Помнишь?

— Помню.

— Зависит от нас. Другие любят Лазаря петь: то не туда его поставили, то плохое пополнение дали… А я не люблю — куда поставили, туда поставили, кого дали, того дали; делай, что от тебя самого зависит! Как в старой солдатской песне: «Всем задачу боевую исполнять надо всегда, надо связь держать по фронту, слышать, видеть впереди!»

Ильин впервые за все время улыбнулся.

— Не слыхал этой песни, — сказал Синцов.

— Мне ее повозочный рассказал, девяностого года рождения. Там в ной и другие хорошие поучения есть: «Если ранят тебя больно, отделенному скажи, отползи назад немного, рану сам перевяжи. Если есть запас патронов, их товарищу отдай. А винтовку, трехлинейку, никому не оставляй…» Индивидуальных пакетов в то время не было, я пробовал сам в нее вставить про индивидуальный пакет — не вставляется. Был бы у нас с тобой, как в Сталинграде, Рыбочкин, сразу вставил, сочинил бы… — сказал Ильин. И, вспомнив оставшегося под Белгородом без ноги Рыбочкина, вдруг спросил: — Скажи откровенно, тебе с рукой твоей не будет трудно?

— Будет трудно — скажу откровенно.

— А что с женой?

Синцов посмотрел на него. После того весеннего разговора с Ильиным о Тане столько всего было, что неизвестно, с чего начать и чем кончить. Лучше не начинать.

Помолчав, он ответил, что Таня шесть дней назад ранена осколком гранаты и сейчас — в тыловом госпитале. Где — пока неизвестно.

— Тяжело?

— Нет, не тяжело.

— Тогда еще терпимо. В первый раз?

— Нет, во второй.

Ильин покачал головой и сказал о немцах:

— Вот берем, берем их в плен. А они женщину ручной гранатой…

И в этих его словах, почти выкрике, было все, что накопилось, пока шел обратно, на запад, среди повсеместного разорения и неизмеримого людского горя, которое все равно оставалось горем, несмотря на все наши победы и все немецкие поражения.

Завалишин появился как-то неслышно. Подошел и стоял молча.

— Иногда не могу про них спокойно, — оглянувшись и заметив его, сказал Ильин, словно ожидал возражений.

Но Завалишин не возразил. Вздохнул и сказал:

— Сам, бывает, не могу… — И, обнявшись с Синцовым, сел за стол.

— Поужинай, — сказал Ильин.

— Не хочу. Настроения нет.

— Тогда чаю попей. Закончили?

— Закончили.

— Подтвердилось то, что старик говорил?

— Полностью.

— Почему вы так долго? — спросил Ильин.

— А они тогда, в сорок первом, когда закапывали, документы с тела сняли. Сначала хотели у себя оставить, а потом побоялись и тоже закопали там же, вблизи, в солдатском котелке. Но одно дело — тело найти, а другое — котелок.

— А тело как сохранилось?

— Ну как оно могло за три года сохраниться?.. — вздохнул Завалишин. — Но одежда местами целая осталась — китель, фуражка, часть околышка. А руки, как старик тогда ему на груди по-православному сложил, так и лежат поверх кителя. Кости, конечно.

Ильин повернулся к плохо понимавшему их разговор Синцову:

— Я тебе еще не сказал, считал, зачем, пока не подтвердится. Он тут, — Ильин кивнул на Завалишина, — полдня одним особым делом занимался вместе с Евграфовым. Вчера, глядя на ночь, пришел к нам дед, лесник, не сам лесник, самого лесника немцы на сосне повесили, а отец его, который еще до войны на пенсию вышел, вовсе старый. Рассказал, что в начале войны, когда тут бои были, убитого генерала в лесу нашел. Одного. В трехстах шагах от танка «KB», который на опушке сгорел. Ноги до колен обожженные, а выше — целый. То ли его бойцы оттащили в чащу и еще живого там спрятали, то ли все погибли, а он сам заполз, но только немцы его так и не нашли, а старик захоронил и сказал нам, что могилу покажет. Так я говорю? — переспросил Ильин у Завалишина. — Ты с ним больше меня говорил, лучше знаешь.

— Так, — подтвердил Завалишин.

— Вот он вместе с уполномоченным и занимался, — кивнул Ильин на Завалишина. — Никто этого не знал, а дед вышел из лесу и сказал. Нам первым.