Чарльз Диккенс - Большие надежды (без указания переводчика)

— А гдѣ ты чертёнокъ шатался? сказала мнѣ сестра, вмѣсто рождественскаго привѣтствія, когда я, съ своей нечистой совѣстью, предсталъ предъ нею.

Я отвѣчалъ: «что ходилъ слушать, какъ Христа славятъ».

— А, хорошо! сказала мистрисъ Джо. — Ты бы, пожалуй, могъ дѣлать что и похуже.

Я вполнѣ былъ съ этимъ согласенъ.

— Еслибъ я не была женою кузнеца и, что то же самое, работницею, никогда неснимающею съ себя передника, то и я бы пошла послушать, какъ Христа славятъ. Смерть люблю, вѣрно потому никогда и не удастся послушать.

Джо, между-тѣмъ, увидѣвъ, что сорная корзинка удалилась, взошелъ въ кухню. Когда, по-временамъ, мистрисъ Джо взглядывала на него, онъ проводилъ по носу рукою самымъ примирительнымъ образомъ; когда же она отвертывалась, онъ таинственно скрещивалъ указательные пальцы: это былъ условный зпакъ между нами, что мистрисъ Джо не въ духѣ. Подобное состояніе было столь ей свойственно, что мы по цѣлымъ недѣлямъ напоминали собою, то-есть своими скрещенными пальцами, статуи крестоносцевъ, съ скрещенными ногами. У насъ готовился важный банкетъ: маринованный окорокъ, блюдо зелени и пара жареныхъ куръ. Вчера уже спекли приличный минсь-пай [1] Пироги, которые ѣдятъ въ Англіи на Рождество (поэтому и начинки до-сихъ-поръ не хватились), а пудингъ уже исправно варился. Всѣ эти многостороннія заботы моей сестры были причиною того, что мы остались почти безъ завтрака. «Ибо я вовсе не намѣрена (говорила мистрисъ Джо) вамъ позволить теперь нажратѣся, а потомъ прибирать за вами: у меня и то слишкомъ-много дѣла».

Вслѣдствіе этого намъ подали наши ломти хлѣба такъ, какъ-будто мы были цѣлый полкъ на походѣ, а не два человѣка, и то у себя дома. Запивали мы молокомъ, пополамъ съ водою, изъ кружки, стоявшей на кухонномъ столѣ. Между-тѣмъ, мистрисъ Джо повѣсила чистыя, бѣлыя занавѣски, и на огромномъ каминѣ замѣнила старую оборку новою, разноцвѣтною. Потомъ она сняла всѣ чехлы съ мёбели въ гостиной, черезъ корридоръ. Это дѣлалось только разъ въ годъ, а въ остальное время все въ этой комнатѣ было покрыто прозрачной мглой серебристой бумаги, покрывавшей почти всѣ предметы въ комнатѣ, даже до фаянсовыхъ пуделей на каминѣ, съ черными носами о корзинками цвѣтовъ въ зубахъ. Миссъ Джо была очень-опрятная хозяйка, но она имѣла какое-то искусство дѣлать свою опрятность гораздо-непріятнѣе самой грязи. Опрятность въ этомъ случаѣ можно сравнить съ набожностью нѣкоторыхъ людей, одаренныхъ искусствомъ дѣлать свою религію столь же непріятною.

Сестра моя въ этотъ день, по причинѣ огромныхъ занятій, должна была присутствовать въ церкви только въ лицѣ своихъ представителей, то-есть мы съ Джо отправились вмѣсто нея. Джо въ своемъ обыкновенномъ рабочемъ платьѣ походилъ на настоящаго плечистаго кузнеца; въ праздничномъ же одѣяніи, онъ болѣе всего походилъ на разряженное огородное пугало. Все было ему не въ пору и, казалось, сшито для другаго; все висѣло на немъ неуклюжими складками. Теперь, когда онъ явился изъ своей комнаты, въ полномъ праздничномъ нарядѣ, его можно было принять за олицетвореніе злосчастнаго мученика. Что же касается меня, то, вѣрно, сестра считала меня юнымъ преступникомъ, котораго полицейскій акушеръ въ день моего рожденія передалъ ей, для поступленія со мной по всей строгости закона. Со-мною всегда обходились такъ, какъ-будто я настоялъ на томъ, чтобъ явиться на свѣтъ, вопреки всѣмъ законамъ разума, религіи, нравственности, и наперекоръ всѣмъ друзьямъ дома. Даже, когда мнѣ заказывалось новое платье, то портному приказывалось дѣлать его въ родѣ исправительной рубашки, чтобъ отнять у меня всякую возможность свободно дѣйствовать руками и ногами.

На основаніи всего этого, наше шествіе съ Джо въ церковь было, вѣрно, очень-трогательнымъ зрѣлищемъ для чувствительныхъ сердецъ. Однако, мои внѣшнія страданія были ничто въ сравненіи съ внутренними. Страхъ, овладѣвавшій мною каждый разъ, когда мистрисъ Джо выходила изъ комнаты и приближалась къ кладовой, могъ только сравниться съ угрызеніями моей совѣсти. Подъ тяжестью преступной тайны, я теперь размышлялъ: «не будетъ ли церковь въ состояніи укрыть меня отъ мщенія ужаснаго молодчика, еслибъ я покаялся ей въ своей тайнѣ». Мнѣ вошла въ голову мысль встать, когда начнутъ окликать и пасторъ скажетъ: «Объявите теперь, что знаете», и попросить пастора на пару словъ въ ризницу. Я, пожалуй, въ-самомъ-дѣлѣ удивилъ бы подобной выходкой нашихъ скромныхъ прихожанъ; но къ-несчастью, нельзя было прибѣгнуть къ столь рѣшительной мѣрѣ, ибо было Рождество и никого не окликали.