Кальман Миксат - Говорящий кафтан

― Ты, отец, не принимай все это близко к сердцу! ― с некоторым раздражением проговорил низвергнутый городской голова. ― Это тоже ненадолго.

― Они еще поплатятся за все! ― восклицал старик, словно театральный герой, грозно потрясая кулаками. ― Ждет тебя кара, Кечкемет, подобная той, что выпала на долю Содома и Гоморры.

― Нам еще улыбнется богиня счастья, ― утешал его Мишка.

― Богиня? ― И старик вновь расплакался, как старуха. ― Богиня ― такая же баба, как всякая женщина! Каждый раз бегает за новым мужиком. Если кого разлюбит однажды да покинет, то уж больше к нему не вернется.

Потом в отчаянии, порывистым движением сумасшедшего он схватил ножницы и стал кромсать на куски великолепный шелковый доломан, который только что сшил, хриплым голосом приговаривая:

― Сгинь, собака, лопни, собака! Конец миру!

Миру, правда, конец не пришел, но доломана ― как не бывало, а бедного Мишку действительно увели в зловонную тюрьму при городской ратуше.

Старик бросился было за ним, но у калитки его дряхлые ноги отказались служить ему, и он только прокричал с порога:

― Не бойся, дорогой сынок, я вызволю тебя оттуда! Добьюсь твоего освобождения!

Разумеется, в те времена это было вполне возможно: стоило только обратиться к будайскому паше, чтобы добиться приказа об освобождении. Если сердце будайского паши не смягчалось, то проситель шел к сольнокскому паше ― его приказ тоже имел силу. Предположим, что и сольнокский паша пребывал в плохом расположении духа, ― тогда имело смысл испросить аудиенцию у калгайского султана, или же прокатиться в Фюлек, бить челом вице-губернатору, а на худой конец, и почтеннейший господин Чуда мог распорядиться, чтобы заключенного выпустили на свободу. Но проще всего было обратиться к его благородию господину Иштвану Кохари, в Сечень. Все эти заслуженные и достойные господа могли приказывать Кечкемету.

В это время к Лештяку очень кстати нанялся какой-то бродячий подмастерье, внушавший доверие молодой паренек ― так что Лештяк мог спокойно перекинуть котомку через плечо и начать по очереди обходить названных господ (с кем первым повезет), оставив на парня дом и поручив ему принимать заказы и уговаривать нетерпеливых клиентов; служанке Эржике велено было стряпать для него и приглядываться, что он собою представляет. «Только ты смотри, братец Лацко (тебя ведь, кажется, Лаци зовут, сынок?), не трогай девушку. Она ― крестница моя».

С тем и отправился старик в путь. Странствовал Лештяк долго. Только в середине зимы вернулся он домой.

А зиму в тот год предсказывали суровую, студеную, да она такой и оказалась. Воюющим сторонам пришлось перенести много лишений. Целая сотня отважных куруцев Тёкёли замерзла еще до рождества. А из-за плохого урожая в прошлом году провианта тоже было в обрез; вояки не только мерзли, но и голодали. Словом, не было ничего удивительного, если кое-где они и бесчинствовали.

В тот же самый вечер, когда старый Лештяк вернулся домой с грамотой будайского паши, к городу подошел отряд калгайского султана, под предводительством пользовавшегося недоброй славой Олай-бека, турки вели за собой огромную толпу связанных невольников ― женщин и мужчин. Олай-бек послал с конными нарочными следующий приказ городскому триумвирату:

«Неверные собаки! Если завтра до полудня вы не пришлете мне восемь телег хлеба, сорок волов, двадцать телег дров и четыре тысячи пятьсот форинтов, то я сам приду за ними со своими солдатами и отрублю вашему триумвирату две головы, поскольку городскому голове и одной головы достаточно. Надеюсь, вы поняли, что я имею в виду».

В ратуше начался переполох. Гайдуки сломя голову бегали из дома в дом, передавая горожанам приказ печь хлеб и готовить дрова для могущественного Олай-бека. Однако самым сложным оказалось собрать деньги, так как городская казна была пуста. Такое кровопускание сейчас не очень-то легко было перенести.

Матяш Лештяк, с напускным смирением на лице явившийся к «отцам города» (такова уж была повадка у старика, когда он чувствовал за собой силу), застал их охваченными страхом.

― А вам чего здесь надо? ― грубо спросил его Путноки.

― Я за парнем пришел, милостивый государь.

― За каким еще парнем?

― За сыном моим. Заберу домой беднягу.

― Если мы его отпустим…

― Конечно, конечно, ― проговорил старик небрежно и развернул перед господином Путноки грамоту Ибрагим-паши. ― А вообще как господам будет угодно…