Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Отступать было поздно.

Лештяк смущенно стянул с себя кафтан и расстелил его на зеленом сукне стола. Вот оно — драгоценное сокровище Кечкемета!

Наконец, запинаясь, с пятое на десятое рассказал он об удивительной роли, которую сыграл кафтан [82] Случай с кафтаном — это не плод фантазии писателя. В проповеди Дёрдя Калди и в протоколах города Кечкемета остались следы этой истории (Ференц Кубини, История Венгрии и Трансильвании, глава о Кечкемете, стр. 86, §1): «Когда султан Магомет пришел в Венгрию, кечкеметские правители отправились ему навстречу с ценными подарками и стали просить у него хоть какого-нибудь чауша в наместники, который бы защищал их от проходивших мимо города отрядов. Султан дал им триста золотых и шитый золотом кафтан, сказав при этом, чтобы они отправлялись домой, а если кто станет обижать их, пусть покажут обидчику султанский кафтан. С тех пор, стоило им увидеть турецкое войско, как бургомистр надевал кафтан и выезжал туркам навстречу. При виде его турки спешивались с коней и бросались целовать кафтан и, если бургомистр разрешал, оставались в городе на ночлег, на собственном коште, а если не разрешал, уходили прочь». Таким образом, я не только не преувеличил действительный факт, но даже умолчал о трехстах золотых; если, однако, господа заседатели не пожелали отчитаться в них, то я отнюдь не намерен компрометировать своих героев. (Прим. автора.) .

Буйные крики радости заглушали его рассказ; все ликовали, только один человек, сжавшись в комочек, плакал на задней скамейке.

Могущественный бургомистр, теперь подлинный «диктатор Кечкемета», подошел к этому человеку и взял его за руку.

— А теперь пошли, отец. Хочу немного отдохнуть дома.

В маленьких, украшенных скрещенными копьями воротах их уже поджидали крестница Эржи и подручный Лаци. Пончики были поджарены, тушеная курица давно готова, а поросенок даже успел остыть, так что хозяева в самую пору возвратились домой.

— Да, я ведь еще не успел сказать тебе, сынок, — впрочем, когда я мог бы это сделать?! — что теперь мы с подмастерьем работаем, или, вернее сказать, мы теперь вдвоем не работаем…

Бургомистр сделал равнодушное лицо.

— Это вон тот мальчонка?

— Пришлось мне нанять его, когда я отправлялся в Буду, к паше, за тебя ходатайствовать. Ведь это я сделал тебя городским головой, Мишка, знай это! — В глазах старика загорелись зеленые огоньки. — Старый Лештяк еще может постоять за себя, хе-хе-хе!.. А парень, повторяю, нужен мне был для работы, хотя я что-то не приметил, чтобы он за все это время ну хоть пальцем о палец ударил. Не было у меня еще времени испробовать, умеет ли он хоть что-нибудь делать. До сих пор-то я все политикой занимался. Не смейся, Миши, не то я рассержусь! А теперь вот ты будешь делать политику, Кровь Лештяков — золотая кровь! Ну да ладно, вот мы уже и дома.

Как дорог человеку отчий кров, когда он долго под ним не был! Приветливо курится дым из трубы, весело кивают поредевшие ветви старого грушевого дерева. Выйдешь во двор, и тебе навстречу радостно кинется Кудлатка, а в комнате прыгнет на плечи кот Царапка. Улыбаются размалеванные крыши, с детства знакомые глиняные тарелки на стенах, даже мебель и та принимается скрипеть — рассказывать о чем-то; потрескивает огонь в большой печи, отбрасывая на двери золотые блики, так что кажется, будто снизу они обиты широким листом золота.

Старик вздохнул.

— Бедная твоя матушка, если бы я мог воскресить ее хотя бы на этот единственный день!

Подали обед, и над родительским столом поплыли вкусные, соблазнительные запахи, а вокруг стола захлопотали, засновали туда и сюда Эржи и подмастерье Лаци, спеша вовремя сменить тарелку, подать нож поскорее.

— А ну-ка, сбегай, Лаци, в подвал, да побыстрее: одна нога здесь, другая — там! А ты садись, сыночек! Потому как я знаю: голоден ты, изнурила тебя тюремная еда. Правда, и мне все это время кусок в горло не шел. Сперва — от большого горя, а сейчас — от великой радости. Пока я в Буде жил, одним воздухом питался. Ну да ничего, зато высвободил я тебя!

— Ибрагим-паша — славный человек, — рассеянно отозвался бургомистр. (Он чувствовал себя неловко перед Цинной.)

— Только в том смысле сынок, славный, — что славу любит, а в остальном старая хитрая собака! Сначала он и на мне хотел зло сорвать. Чуть-чуть я и сам не угодил в холодную!

— За что же?

— Да все за ту цыганскую девчонку, если ты ее еще помнишь… Что, или, может быть, суп недосолен? А ну-ка, принеси солонку, Лацко!