Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Общественное мнение считало так: либо верно предположение науки о том, что человеческий характер меняется каждые семь лет, а сейчас у Фогтеи как раз наступил седьмой год, либо он нацеливается на кусочек пожирнее. Tertium non datur! [72] Третьего не дано! (лат.)

Однако выдвинутое предположение, давно уже витавшее вокруг обеденных столов, вдруг было опрокинуто известием о том, что Мартон Фогтеи хочет взять в жены дочку карикашского колбасника. Волнение охватило всех. Общественное мнение порешило, что бедняга Фогтеи спятил на старости лет, потеряв голову именно в тот момент, когда предвыборные агенты распинались по всему комитату о том, как он умен. Возникла тысяча вопросов: почему он на ней женится? Зачем ему это дитя? Неужели он способен любить?

Гм! И старое дерево дает ростки! Да, но не без причины! Дочка карикашского колбасника не богаче и не красивее вдовы. Что-то тут под золой скрывается, — ну, да время все выгребет!

Удар, разбивший старого Калапа, вызвал неудовольствие стряпчего. Кто же теперь уговорит Эржике? Сознание вины, этот самый велеречивый союзник, увы! онемел. Э, да что там, ведь кто и вправду чего захочет, тот непременно добьется своего. Сильное желание шагает почти так же широко, как невозможность. А ведь он и вправду желал Эржике. Настолько, что даже сумел убедить честнейшую часть своего существа, будто он действительно влюблен в будущую жену. А уж это было больше, нежели желание, это превышало даже выражение «душевная жажда», и лишь слово «томление» могло по достоинству охарактеризовать ощущения его милости, в рамках сего брачного дела пустившие корни в безжизненной, песчаной пустыне его сердца. Поразительно, в этой бесплодной Сахаре, среди бесцветных песков теперь кое-где проглядывали блестящие песчинки, словно промчавшийся вихрь занес их сюда из чужих краев. Здесь пронеслась буря любви, той любви, что облагораживает сердце и, словно луч весеннего солнца, окрашивает в ясные тона даже мрачные горные вершины. Луч весеннего солнца! Впрочем, может ли тут идти о нем речь? Поменяем-ка весну на бабье лето, и сразу сравнение перестанет так сильно хромать. Бабье лето обычно бывает в октябре: и в это время льются солнечные лучи, но более тусклые, они тоже золотят горные вершины, но золото имеет какой-то грустный оттенок. Весеннее солнце — улыбка здорового человека, осеннее — больного.

Итак, если продолжить сравнение, поздняя любовь — просто болезнь. Мы не знаем, действительно ли занедужил господин Фогтеи, однако вряд ли ошибемся, утверждая, что его состояние было похоже на то, когда человек, симулируя под каким-нибудь предлогом хворь, раздевается» какое-то время неловко мечется в постели, но постепенно ослабевает от лежания и в какой-то степени и впрямь заболевает.

Из-за печального происшествия Фогтеи отложил на день свой визит; лишь на следующий день отправился он к Калапам. Эржике приняла его, словно бесчувственная мраморная статуя: На лице ее не отразилось ни радости, ни неудовольствия, ни ненависти. Она была как закрытая книга. Миклош уехал час назад. И хорошо, что уехал. Останься он, многое обернулось бы по-иному.

— Ну-с, как мы себя чувствуем? — спросил адвокат, молодецки спрыгивая с коляски и испытующе глядя на девушку. — Я слышал, вашему бедному отцу пло…

— Очень плохо.

— А вы как, сестричка? — продолжал он, слащаво улыбнувшись и ущипнув ее за щечку, отчего она ни покраснела, ни побледнела, — и лишь очень нескоро место это сквозь кожу слегка окрасилось кровью, будто прихваченное морозцем.

— Благодарю вас, господин стряпчий, вы очень любезны… разумеется, мне тоже нечем похвастать.

«Гм, гм…» — размышлял про себя его милость. — Дела наши идут очень хорошо, совсем прекрасно. Глупышка уже все знает. Итак, мы больше не говорим уже «дядя», а — «господин стряпчий». Отлично. Ежели мы легко отвыкли от одного титула, то без труда расстанемся и со вторым ради третьего. Кто знает, не шептала ли она уже тайком этим стенкам: «Милый мой муженек, милый Мартен…».

На плодородной почве любви раньше всего расцветает весенний мак — тщеславие!

Фогтеи зашел к старику. Эржике за ним не последовала.

Когда Калап увидел адвоката, лицо его заволокло темным облаком гнева, серые глаза сверкнули от ярости, но стряпчего это не смутило. Он почтительно взял неподвижно висевшую руку и поцеловал ее.

…Холодная, безжизненная рука, казалось, дрогнула.

— Я приехал поблагодарить вас за согласие. Клянусь, у вас никогда не будет причин пожалеть об этом!