Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Почтенный Надь бросился со всех ног и в два счета очутился перед Ракоци. Вид князя был мрачен.

— Дарственную запись, — сказал Ракоци тихо, — я должен отменить, поэтому и послал за вами.

Вельможи ошеломленно переглянулись.

— Моя земля — земля плохая.

Он произнес это с глубокой тоской. Это тоже показалось сановникам необычным. Гофмейстер, забыв про учтивость, невольно воскликнул:

— То есть как плохая?

Но тут же ему стало неловко от собственной бестактности: horribilis! [54] Ужасно! (лат.) — и это он, главный гофмейстер! — он осмелился перебить высочайшую речь!

К счастью, князь не заметил этого, по крайней мере, никак не реагировал, его полностью поглотили собственные мысли.

— Я придумал нечто иное, — добавил он, улыбаясь, — как-никак я и на самом деле тот Ференц Ракоци, который Второй. Но продолжим. Знаете ли вы в Патаке такого землевладельца, что клонит к императору?

Господину Матяшу Надю этот вопрос пришелся не по вкусу, и, как обычно в таких случаях, он стал поглаживать нарост, свою «верхнюю голову».

— Такого землевладельца? — протянул он. — В Патаке? Нет. Плохой то был признак, когда он прибегал к кратким ответам.

— Ну а такого, скажем, мямлю, который и вашим и нашим? — продолжал допытываться Ракоци.

Господин Надь покраснел, как рак в кипятке. Горло его сжалось, на висках вздулись жилы.

— Gratia [55] Помилование (лат.). голове моей, serenissime princeps, — прохрипел он, — но я дворянин!

— Знаю, знаю, брат мой, — ласково сказал князь, поняв беспокойство старика, — ты — Надь де Юрёгд. Но все равно, когда правитель спрашивает (он сдвинул брови), должно отвечать.

— Ну, стало быть, нет таких, — выпалил наконец в ужасных муках господин Надь.

— Ведь мы же не собираемся брать его на заметку и обезглавить не думаем. Следовательно, мы ждем от вас не denuntiatio [56] Донос (лат.). , мы просто желаем купить у этого человека за наличные деньги участок в сто кил для бедной Жужанны Катона.

Только теперь господин Матяга начал понимать, в чем дело, как и прочие вельможи, которых бесконечно огорчил этот туманный план князя, ибо сквозь него проступили вдруг мрачные очертания грядущих времен.

Что же до Матяга Надя, то он повеселел, ибо в политике был несилен.

— Я знаю такой участок земли, — сказал он с облегчением.

— И он принадлежит именно такому человеку?

— Не человеку.

— А кому же?

— Вдове. Покойного Михая Шолтеса.

— Ну, это еще лучше. Ступайте и приобретите его на имя моей старой кормилицы. Чу, как раз полдень звонят, так что вдову дома застанете.

В самом деле, на кальвинистской башне загудел старый колокол; по укоренившемуся обычаю придворные стали по одному расходиться, так и не перемолвившись о деле Безередя, и князю нынче также не пришлось сказать решительное слово, а ведь qui habet tempus, habet vitam [57] Кто выигрывает время, выигрывает жизнь (лат.). .

Оставшись один, Ракоци удовлетворенно опустился в кресло и, положив перед собой шитый детский жилет, долго разглядывал его, долго вспоминал минувшее.

Приближенные Ракоци удалялись молча, расстроенные, углубленные в свои думы, с поникшими головами. И только на дворе внешней крепости Готфрид Хелленбах нарушил гнетущую тишину.

— Держу пари, — заговорил он, — что правитель нынче в связи с этим случаем думал о том, что в один прекрасный день у него могут подчистую забрать все земли, дворцы, луга, мельницы и даже у этой бедной женщины ее клочок земли отберут за то, что им подарен.

Берчени, рассердившись, резко при всех оборвал его:

— Я скажу вам прямо: ежели это ваше открытие — все, что вы могли припасти для армии, то поджарьте его себе и съешьте на здоровье.

Но в глубине души храбрый Берчени сам понимая, что именно это и было у Ракоци на уме, и он всю дорогу не переставая ворчал, ругался, еще и дома бранил ослом foedinarum magistera за то, что тот навевает на войско, которое и без того уже рассеивается, печальные предчувствия.

Когда в час пополудни дежурный камергер вошел к князю с докладом, что обед подан, он застал его в кабинете за весьма странным занятием: князь заворачивал в бумагу маленький алый жилет. На другой день на пакете узнали его почерк: «Пусть это носит мой сын Дюри». По-видимому, он хотел послать пакет в Вену, к рождественской елке. Но кто же доставит пакет туда? Разве что сам черт или Яворка *.

Возвратимся, однако, к событиям того дня. Сразу же после обеда князя ждала большая радость: гонец принес весть, что господина Ласло Ваи, любимца князя, которого у Абрудбаня поймали сербы и в обмен за которого патакское Собрание намеревалось отдать плененного предводителя сербов Тэкели — вызволили его же солдаты, и он еще сегодня прибудет к князю.