Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

— Когда светлость твоя дитем малым была, — повысив голос и воинственно подбоченясь, продолжала она, — моим молоком ты питался. Так или не так? И уж я кормила тебя, ничего для тебя не жалела. Но куда же это годится, чтобы и сейчас, когда стал ты властвовать над целыми странами, рука твоя опять к моему молоку тянулась!

— Я не понимаю тебя, добрая женщина!

Париттьяш расстегнула полушубок и, вытащив из-за пазухи пожелтевшую бумажку, протянула ее князю, а сама продолжала трещать языком, ни на миг не останавливаясь:

— Я расскажу по порядку все, что до этого касается. Было у нас двое взрослых сыновей и одна корова, они и содержали нас, стариков. Коровенка — она как раз телочку принесла — давала десять кварт молока в день. Окаменеть мне здесь же, в этой самой патакской крепости, если я вру. Ну, ладно. Пять лет тому открылась несчастная эта война. Заиграли трубы, повсюду стали седлать лошадей. Коня у нас, правда, не было: мы ведь бедные батраки, коровенка наша только то и ела, что я, бывало, по обочинам дороги насобираю да в корзине своей принесу, но зато было у нас двое сильных парней. А ну, говорю, сыночки, хватит дома сидеть! Марш, собирайтесь в дорогу! Мой маленький господин с императором дерется. Ступайте, выручайте своего молочного брата! И они пошли. Как же было не пойти-то. И теперь они там где-то, дерутся на славу, коль не поумерли с тех пор. Ничего, думаю, обойдемся как-нибудь, останется ведь корова со своей телочкой. Двум старикам с нашей Бимбо жить — что у Христа за пазухой. Но не тут-то было. Подумайте только! Проходит мимо как-то куруцкий отряд, и капитан силком забирает моих скотинок, потому как, говорит, отряд питаться должен. Уж я и плакала, и молила: «Оставьте дома коровенок, двое моих сыновей и так уж воюют». — «Потому и берем, — ответил капитан, — где молодцы, там и коровы должны быть, парням есть надо». Пес безбожный, прибери его дева Мария, увел все же, а мне оставил вот эту квитанцию: князь, мол, потом заплатит. Потому я и бью челом тебе, ваше сиятельство.

Ракоци взял реквизиционную записку, заглянул в нее и добродушно сказал женщине:

— Корову, тетя Жужа, вернем, и на том — мир.

— Да ведь при ней и телка была, — встрепенулась Париттьяш.

— Будет и телка.

— Я и так в убытке останусь: сколько телят принесла бы она за это время!

— Ладно, мы и над этим подумаем по-отечески. А покуда, голубушка, ступай вниз и отобедай вместе с мужем своим на кухне для челяди. Я еще сегодня вызову тебя.

Матяш Надь поспешил было увести крестьянку, но князь остановил его.

— Она и сама дорогу найдет, а вы, старина, останьтесь еще, получите кое-какие распоряжения.

Матяш Надь, вместо того чтобы по придворному обычаю поклониться, кивнул головой.

(«Легко ему дерзить князю, коли у него две головы, — говаривал Иштван Чаки, — одну снимут — другая останется».)

— Высчитайте, — приказал ему князь, — сколько телок может народиться у одной коровы за пять лет, учитывая также и возможный succrescentia [52] Приплод (лат.). самих телок.

Приближенным понравилось такое решение, в особенности остался доволен Берчени, и человек пять-шесть сразу же взялись за вычисления, будто это было теперь самым важным вопросом для Венгрии; они то и дело запутывались в расчетах, так как были весьма плохими счетчиками, пока, наконец, у господина Хелленбаха, человека, знакомого с цифирью, получилось девятнадцать голов: старая корова, родоначальница, так сказать, телка и дальнейший их приплод, бычки и телки, — ежели считать, что отнятая у Париттьяш телка была тогда двухлетней.

— Итак, господин Матяш, подберите на нашей ферме девятнадцать голов скота и велите пригнать сюда, к нашему замку.

— Они будут здесь, — ответил Матяш Надь елейно.

— Они будут здесь, но что будут есть? — вставил шутливо Берчени, приходивший в восторг всякий раз, когда князь выбрасывал такие колена, весть о которых затем гремела по деревенским лачугам.

— Верно! — откликнулся князь. — Ступайте-ка, Матяш заодно и в канцелярию, пусть составят там сразу же дарственную запись от нашего имени для жены Париттьяша, урожденной Жужанны Катона на луг в сто кил *, который еще сегодня будет выделен моим землемером из патакских владений.

— Виват! — неистовствовал Берчени. — Да воздаст господь Ференцу Ракоци за его доброту славой его оружия!

— Аминь, — прогудели остальные хором.

Матяш Надь между тем поспешил в канцелярию, где тотчас же поднял всех на ноги: ведь князь, ежели задумал что, точно на иголках сидит, пока не выполнит. И вот лучший каллиграфист Балаж Карлаи красиво вывел красным заглавную букву N, но едва успел написать «Nos Franciscus Rakoci de Felso-vadasz…» [53] «Мы, Ференц Ракоци, из Фельшёвадаса…» (лат.). как ворвался паж Ибрани: прекратить-де писать дарственную, ничего из этого не выйдет, и пускай господин Матяш Надь немедленно вернется к князю.