Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

— Ну, конечно, конечно! (Граф явно заинтересовался этой историей.) Но, быть может, и я мог бы дать вам полезную информацию, если бы вы шепнули мне ее имя.

— Ни за что на свете, — воспротивился Тэвишкеш. — Скажи я вашему сиятельству, — пусть даже ваше сиятельство никому не передаст, — все одно я утратил бы веру, что девушка эта не из расчета показывалась такой, какой я ее видел.

На это возразить было нечего, Тэвишкеш был прав (какой же он умница, что за трезвый рассудок!) — граф и не стал его больше расспрашивать, но все же не утерпел, чтобы вечером перед сном не поведать новость графине.

А это подействовало так, будто он пустил к ней в постель живого муравья: она всю ночь не давала супругу спать, металась в постели, гадая, на которую же из камеристок (а вдруг на француженку-гувернантку?) пал выбор, а поутру первым делом пошла на кухню, где готовили завтрак, и под великим секретом рассказала все прислуге:

— Смотрите будьте начеку, ведь богач Тэвишкеш хочет выбрать среди вас невесту для сына.

И с этой минуты Тэвишкеша в замке стали обхаживать и улещать, как какого-нибудь средневекового правителя. Камеристки, гувернантки, швеи, угадывая желания гостя, вьюном вились вокруг него, через каждые два часа из его комнаты зеленой веточкой изгонялись мухи, стоило ему присесть в сосновом бору, как сразу не одна, а две-три мчались следом, чтобы подставить ему под ноги скамеечку, и нужно было видеть, как шустро подносились на лопаточке угольки, едва он возьмется за свою трубку. Нашему Тэвишкешу, будто царьку какому-нибудь, оставалось только защелкнуть на ней сверкающий серебряный колпачок.

К полудню в замок явился управляющий и, увидев, что Тэвишкеш сидит на скамейке меж сосен и пускает колечки из трубки, удивленно заметил графу:

— Что это, старик все еще тут?

— Как видите, — ответил бодро граф, — но теперь-то мы уже знаем, почему он тут.

А ведь совсем и не знали. Пройдет еще неделя, не меньше, прежде чем все выяснится, да и то не здесь, а в Болоньо. На Синем же камне этого, быть может, никогда и не узнают.

В Болоньо, примерно через неделю после описанного, приехал еврей Мурцук из Сирака. Он искал почтенного Тэвишкеша по какому-то важному и срочному делу, но тот все еще не вернулся домой.

— Уехал хозяин-то мой, — жаловалась жена Тэвишкеша, как раз месившая тесто. — Ох-хо-хо, где-то он теперь! Занемог ведь хозяин наш, бывает, чуть не задохнется от кашля, до судорог прямо… Как только душа у бедного не выскочила… а по ночам жар большой, уж так иной раз лицо распалится, голубчик мой Мурцук, что твой утюг, а грудь ходуном ходит, как добрый мех в кузнице. А тут как раз доктор прибыл к его благородию господину управляющему. Пошла я за ним. Пришел доктор, осмотрел его, и тут же высказал свой приговор. Здесь, говорит, большая беда, надо бы, говорит, легкие переменить, а как это невозможно, пускай хотя бы климат переменит; сию же минуту, не медля ни одного часа, пускай садится в тарантас и, сколько бы это ни стоило, едет без передышки в ту сторону, куда ласточки улетают, и остановится лишь у моря или в Татрах, где на соснах рябчики сидят, — словом, надобно ему в такое место уехать, где сосны растут, и недельки эдак три прожить там, не то воспаление легких и смерть. Тут отец наш перепугался, запряг, поехал и вот теперь уже шесть недель сорит где-то деньгами. Ох, уж мне эти доктора! Разве у них есть совесть? Боже ты мой, что станется с этим светом, скажите вы мне? Пришла беда — открывай ворота: мало того, что колеса вечно приходится крепить, а тут на тебе — еще и легкие укрепляй!

— А вы, часом, не знаете, куда он поехал? Я бы написал ему, — запричитал сиракский еврей.

— Не знаю я. душа моя Мурцушка, — ответила жена Тэвишкеша, — потому как он ничего не сказал, когда уезжал. Знаю только, что бедняжка где-то коротает лето.

1908

Перевод И. Миронец

Во время памятного Сословного собрания в Шарошпатаке в 1708 году * достопочтенный Миклош Берчени — правая рука князя — шестого декабря по случаю дня своего рождения устроил пир на весь мир, где было истреблено великое множество вин и съестного, так что на другой день, седьмого декабря, даже сессия не состоялась, поскольку большая часть представителей сословий занемогла. Между тем произошло любопытнейшее событие: приволокли в цепях предателя Имре Безередя, за удалую голову которого с той минуты никто не дал бы и ломаного гроша.

На этом пиру заболела и сама госпожа Берчени, урожденная Кристина Чаки, особа весьма сладострастная и податливая, «foemina luxuriosa et mollis» [43] Женщина распутная и изнеженная (лат.). , как отметил в своей, сохранившейся в библиотеке реформатской школы, рукописи учитель Янош Чечи. Но тут же надобно сделать оговорку: господин Чечи лицо пристрастное, ибо он был сильно обижен на весь род Чаки, поскольку Иштван Чаки расквартировался в его доме и за время сессии основательно попортил в нем все, даже попалил заборы.