Садриддин Айни - Рабы

Больной снова раскрыл глаза. Посмотрел на нищенку и снова закрыл глаза.

— Кар-ши…

Нищенка, прервавшая свой рассказ, пока Некадам шевелился, опять повернулась к Гульсум.

— Бедняга… Не было дождей… Пшеница выгорела. Река пересохла. А раз иссякла река, выгорели и сады и огороды. Хозяева, купцы, сохранившие запасы хлеба, за горсть зерна тащили к себе достояние целой семьи. За голодом явилась холера. Народ начал умирать десятками, целыми деревнями. Уже не стали ни обмывать покойников, ни хоронить их. Если умирала семья, соседи сваливали на них их хибарку. У кого были силы, побежали в сторону Бухары или Самарканда. Мой хозяин, хотя в амбарах его доверху насыпана пшеница, выгнал меня из дому. Я пошла прочь от тех мест и дошла до вас.

— Родных у вас нет, что ли?

— Не спрашивайте о родных, сестра. — И вдруг заплакала: — Не спрашивайте о родных. Хоть сейчас и считаюсь я жительницей Карши…

Опять Некадам раскрыл глаза, поднял голову, посмотрел на женщину и снова опустил голову:

— Ох, Карши… в восемнадцати часах пути был я от тебя. Умираю, не повидав тебя. Нет, не могу я умереть, не повидав тебя!..

— Опять бредит! — сказала Гульсум.

— Вы не звали знахаря сделать алас? [66] Стр. 115. Алас — суеверный обряд, заключавшийся в том, что знахарь, «врачуя», кружит над головою больного горящую палку, якобы отгоняя нечистую силу.

— Звали, не помогло. Ну, вот вы говорили о своей родине и о родных.

— Не о родине. Материнской родины я не знаю. Я была маленькой, когда разбойники увели меня оттуда, со всей родней.

Некадам вздрогнул, опять посмотрел на нищенку и, успокоившись, снова закрыл глаза.

— Они увезли всю семью в разные стороны света и порознь продали нас в разные места. Маленькой я была, не знаю, как меня увезли, куда продали родных. Смутно, смутно помню какой-то сад, какого-то страшного человека.

— Выходит, вы такая же, как и мы… Как вас зовут-то?

— Теперь меня зовут Гуландам. А мать меня звала Зеба. Некадам сквозь забытье слушал:

«Карши… Набег туркменов… Сад… Страшный человек в саду… Порознь продали… Зеба!»

Последние силы подняли Некадама.

— Зеба! О Зеба, милая! Маленькая моя Зеба! Удивленная безумным порывом больного старика, нищенка испуганно отодвинулась и со стороны смотрела на него. Гульсум подбежала к нему, охватив его голову:

— Что ты, Рахимдад? [67] Стр. 116. Что ты, Рахимдад? — С. Айни в детстве хорошо знал Рахим-дада-Некадама, которого почтительно звали «Бобо-Гулам» («дедушка-раб»). Подробности его биографии стали известны писателю тогда же от него самого и были рассказаны в «Воспоминаниях» («Бухара»). Сын Рахимдада Эргаш был другом детства С. Айни. Что ты, родной мой?

— Рахимдад? — переспросила нищенка. И, отбросив прежний испуг, склонилась к Некадаму.

Он потянул ее к себе:

— Вот теперь я спокойно умру. Я видел тебя! Как я благодарен, что я увидел тебя. Вот лежит наша последняя память о всей семье — сынок Эргаш. Он вам обеим родной. А у меня больше нет сил.

Он закрыл глаза

Между деревней Махалла и руслом древней реки Шафрикан, некогда засыпанной песками, стояла усадьба с высокими стенами и просторными дворами. Обширный внешний двор был огорожен кольями.

Во дворе слева от ворот помещались маслобойка, людская, и хлев для коров. Перед большой конюшней тянулся навес, где к кольям рядами привязывали лошадей остывать и кормиться.

В южной части двора тянулся такой же навес, куда переводили лошадей в полдень, чтобы укрыть их от солнца. Над навесом высился сеновал, забитый соломой и сеном.

Направо, в стене, виднелась калитка в женскую половину хозяйского дома. А прямо напротив ворот помещались две комнаты для гостей, разделенные коридором. Их двухстворчатые, искусно вырезанные двери были плотно закрыты.

За этими комнатами, заслоненный ими, зеленел сад.

В саду рядами стояли навесы, покрытые виноградными лозами, росли абрикосы, персики, груши, яблони и айва.

А на открытых местах, позади огорода, тянулся ряд кустов — красновато-зеленых гранатов, голубовато-серых винных ягод.

Против двери из комнаты для гостей раскинулся большой водоем, осененный длинными-длинными ветками печально склонившейся плакучей ивы и тальника, дававших густую тень. У водоема находилось большое возвышение, на котором можно было отдыхать. Между комнатами для гостей и водоемом ласкал глаз цветник.

Из дома в сад выходили северные двери комнат, тянувшиеся в ряд.