Елена Арсеньева - Любовь у подножия трона (новеллы)

Приказ о поисках и возвращении Алексея Шубина был одним из первых в череде изданных после переворота. Прошло десять лет со дня ссылки – но Елисавет не забыла его!

Лишь только поручик Семеновского полка Булгаков уверился, что стоящий пред ним человек – и впрямь Алексей Шубин, как они тут же тронулись в путь. Мчались десять тысяч верст в столицу сменными тройками, загоняя насмерть лошадей, и через три месяца Шубина привезли в Петербург.

Бог весть, чего ждали былые любовники от этой встречи! Однако если Елизавета Петровна, сделавшись императрицею, осталась прекраснейшею из женщин, то перед нею оказался преждевременно постаревший, изможденный человек с обезображенным оспой лицом…

Вернуть прошедшее оказалось невозможно. Тем более что в сердце Елизаветы Петровны давно царил другой – Алексей Разумовский, ее морганатический супруг. Но почести человеку, пострадавшему за свою любовь, воздали сполна. Алексея Яковлевича Шубина, вновь зачислив в Семеновский полк, произвели в генерал–поручики; наградили орденом Святого Александра Невского; пожаловали поместье – любимое императрицею богатое нижегородское село Работки, когда‑то подаренное ей при рождении отцом, с прилегающими к нему деревнями; определили пенсию. Поскольку здоровье Алексея Яковлевича было окончательно подорвано каторгою, то службе и пребыванию при дворе он предпочел участь провинциального помещика.

Сюда, в Работки, он вызвал свою камчатскую жену, на которой был когда‑то женат насильно, но к которой успел привязаться. С ней прибыла целая компания молоденьких и хорошеньких камчадалок, которые некоторое время после смерти супруги составляли гарем стареющего помещика, но потом были выданы им за парней соседней деревни Чечениной. Старожилы–нижегородцы рассказывали, что долгие годы жителей Чеченина дразнили камчадалами и у половины из них были раскосые, узкие глаза.

Так и дожил Алексей Яковлевич Шубин свой век в Работках. Умер он в 1766 году, пережив обожаемую Елизавету на семь лет, однако каждый год в день ее тезоименитства гремели старые пушки, стоявшие у ворот работкинского имения, а старик–хозяин, выйдя на крыльцо, салютовал шпагою и трижды выкликал во весь голос:

— Виват, Елисавет!

Сырым октябрьским вечером 1784 года по дороге из Петергофа в столицу мчался экипаж. Это была простая карета шестерней, без сопровождения охраны, и редкие путники или проезжие, которые оказались в ту пору на дороге (осенняя погода стояла такая, в какую, по пословице, добрый хозяин собаку из дому не выгонит!), не обращали никакого внимания на заляпанные грязью дверцы без гербов.

Карета ворвалась в Петербург и подкатила к Зимнему дворцу уже поздним вечером. Не было ни огонька в окнах, тьма царила вокруг. Лакей, иссеченный непогодою, соскочил с козел, на которых всю дорогу трясся рядом с кучером, и, сгорбившись, вприскочку понесся к будке караульного. Ему пришлось довольно долго стучать, чтобы разбудить часового. Последовали короткие переговоры, более напоминающие перебранку, и лакей уныло, то и дело оступаясь в холодные лужи, вернулся к карете. Робко стукнул в дверцу.

— Ну что? – послышался раздраженный женский голос, и в окне кареты отдернулась кожаная завеса. – Чего тьма такая? Неужто спят все?

— Беда, Анна Степановна, душенька, – обескураженно проговорил лакей. – Дворец‑то заперт наглухо! Там и нет никого. Нас никто не ждал!

— И что, нам даже ворота не откроют? – сердито спросила Анна Степановна.

— А проку‑то, душенька–графиня? – плачущим голосом воззвал лакей. – Ворота откроют, а двери‑то заперты! Неужто окна бить станем?

— М–да… – протянула «душенька–графиня». – Окна бить не хотелось бы…

Она отвернулась, и из глубины кареты послышался невнятный разговор. Похоже было, что Анна Степановна с кем‑то совещается. Наконец она снова приникла в окошку:

— Давайте поворачивать в Эрмитаж [8] В последней трети XVIII в. на Дворцовой набережной к востоку от Зимнего дворца был возведен корпус, названный «Эрмитажем». Предназначался для уединенного отдыха и для размещения коллекции картин, приобретенных Екатериной II. . Глядишь, там приют найдем.

Лакей кивнул и побежал к передку кареты, приговаривая:

— В Эрмитаж, слышь ты! Гони в Эрмитаж!

— Чего тут гнать‑то? – огрызнулся смертельно уставший кучер, с усилием поворачивая такую же замученную упряжку. – Рядышком все!