Наталья Нестерова - Стать огнем

— Чем?

— Женщиной, молоком, волей, счастьем.

Заледенелые ступни свекра, в шерстяных чулках, сделавшихся колючими, точно утыканными мельчайшими иголками инея, ее собственные застывающие ноги в его чеботах, кусающий голову мороз — Марфа изо всех сил старалась не дрожать. Как же он… они тут… детишки…

— Рукой дотянитесь до корзинки, мне несподручно, — сказала она. — Там в уголке масло топленое, а рядом хлеб. Покушайте, вам жирное сичас надо.

— Мне сейчас, — скинув рукавицы (хоть они у него были подходящие, собачьего меха) и роясь в корзине, бормотал Еремей Николаевич, — и песьей косточке радостно.

Перекусив, он слегка приободрился. Марфа двинулась вперед, переместив его ноги себе за спину. Ее живот, подгрудину, исколотые ледяными шипами, проморозило насквозь, только у спины осталась прослойка тепла, которой она делилась.

Со стороны они выглядели чудаковато: два тулова, две головы смотрят одна на другую, между носами расстояние в вершок, и только две ноги, Марфины, раскоряченные, в мужских чеботах, за спиной у второго тулова. Она старалась не трястись от холода. Еремей Николаевич — не стонать от боли в обмороженных ногах.

Он даже пошутил:

— Эк мы с тобой устроились. Точно сиамские близнецы.

— Синайские страдальцы, — улыбнулась Марфа.

Слово «сиамские» ей было незнакомо, а Синай часто встречался в церковных книгах, которые мать заставляла ее читать в детстве.

— Нюраня? — спросил Еремей Николаевич.

— Отправлена в Расею с надежным человеком. Снарядила я ее, не беспокойтесь.

— А в Погорелове? Анфиса?

У Марфы не хватило духа добавить к его страданиям роковые печали. И лицо ее, стиснутое зубной судорогой, желанием не показать, что мерзнет, не выдало лжи:

— Неведомо. Дык вы Анфису Ивановну знаете…

— Она не пропадет! Уж она-то! Она у нас глыба, остов, матрица. Виноват я перед ней. От начала виноват, от женитьбы. Досталась дураку жемчужина, он ее не в оправу, а в карман, в крошки табачные. Опять-таки мы с тобой… грех попутал…

— Вас, могёт, и попутал. А я того греха и тысшу раз… ради чуда, ради Митяя.

— Хороший, славный мальчонка.

Марфу кольнуло, что он сказал о сыне как бы вскользь. Конечно, у него двое старших сыновей, и дочь, и внук.

— Анфиса не пропадет, она наладит, — продолжал стариковски твердить Еремей Николаевич. — Для нее наш род наиглавнейший. Хорошему роду нет переводу. Разметает семя, и где оно найдет хоть толику земли — взойдет, хоть на каменьях. Опять-таки Степан. Что ж он нейдет-то? Отца не вызволит?

— В комнамдировку услали, — опять соврала Марфа. — Не ведает про вас.

— Степа, слава Господу, у власти в авторитете. Может, напрасно Нюраню в Расею услали? Как девке одной на железной дороге да в чужих краях?

Марфа, услышав в словах свекра упрек, еще больше разозлилась на Степана: где пропадает, когда такие безобразия творятся?

— Вот возвернется наш «авторитетный», пусть по-своему командует, — отрезала она.

— Какая ты стала…

— Какая?

Еремей Николаевич хотел сказать «грубая», но посчитал это слово слишком жестоким.

— Резкая, — ответил он. — Да и то, как говорится, живи не под гору, а в гору.

Они тихо беседовали еще несколько минут. Марфа пообещала завтра пригнать лошадь с гружеными санями.

Отрывая застуженные ноги от теплоты женского тела, прощаясь с Марфой, Еремей Николаевич поймал себя на мысли, что расстается с прежней жизнью — сытой, вольготной, благополучной. И это расставание напугало его.

— Не дернуть ли мне отсюдова назад в Погорелово? — спросил он. — Под крылышко к любезной Анфисе Ивановне?

— Не-не! — замахала руками Марфа. — Туды вам никак нельзя! Другоряд заарестуют, в каземат упекут. Из ссылки Степану вас вернуть знамо легче, чем из тюрьмы вызволить.

— На все воля Божья, — покорно кивнул Еремей Николаевич.

Прежде он редко Создателя вспоминал, а теперь — через слово.

Марфа продала все, что могла продать, однако выходило мало — мешок овса для лошади, несколько кусков сала, полмешка сухарей, бутыль самогона, вязанка мороженой стерляди. Из дома забрала одеяла, мужнины толстые валенки-катанки, его же белье на смену, старую доху. Пошла одалживаться к Камышиным, потому что надо было купить какой-никакой крупы да муки, хорошо бы строганины — как зимой в тайге без мяса?..

— У нас, кажется, финансы закончились, — в ответ на ее просьбу сказала лежавшая на диване в гостиной Елена Григорьевна. — Посмотрите в шкатулке, — она ткнула сигаретой в сторону буфета.