Наталья Нестерова - Стать огнем

Больничка представляла собой барак с длинным коридором, по сторонам которого шли комнаты — ординаторская, процедурная, где принимали больных, операционная, две палаты, мужская и женская, по пять коек, подсобки.

Изба, по-здешнему «хата», в которой жили Ольга Ивановна и Нюраня, стояла в тридцати метрах, наискосок от барака. Еще из строений — сарай, конюшня с сенником и домишко Николая, того самого возницы, что доставил Нюраню.

Угрюмый и неразговорчивый Николай, сторож, истопник, дворник и во всех остальных должностях единое лицо, был искренне привязан к единственному существу — коню Орлику. В отличие от Нюрани, не имевшей документов личности, Орлик обладал справкой как «животное, прикомандированное к медицинскому учреждению», освобождающей его от повинностей и мобилизаций. Жена Николая, бездетная Евдокия, числилась техничкой, то есть уборщицей, и поварихой, готовившей для больных и медперсонала. Она была доброй, но феноменально ленивой. Могла работать только из-под палки. Связка «работа-палка» настолько крепко въелась в скудоумную башку Евдокии, что иным мотивам труда некуда было втиснуться.

— Дуся! — орала Анна Еремеевна. — Кто так моет полы?! Ты сирота, что ли? Или мать тебя не научила? Моя бы такие полы не просто перемывать велела, языком драить заставила бы. Гляди, как надо! — И хватала тряпку.

Вечно полусонная Дуся оживала, когда Анна Еремеевна обзывала ее халдой или галямой и требовала отмывать медицинский инвентарь до блеска.

— Дуся, язви тебя! Ты чего наготовила? Ты какой еды наварила? У нас страждущие пациенты, а не свиньи! Моя мать тебя бы харей в это хлебово потыкала! Ох, потыкала!

В представлении Дуси, мать Анны Еремеевны была каким-то высшим существом, строгим до неимоверности. В общем, это было недалеко от истины.

— И не сметь мне заявлять про продукты порченые! — топала ногой, продолжая разоряться, Анна Еремеевна. — Сами сгноили! Кто так хранит зимой? Вам государство забесплатно выписало-предоставило, а вы спортили! Это пироги? Это угощение для грешников в аду! Я-тко научу тебя тесто творить! Спать любишь? Я-т тебя разбужу! Чтобы хлебы поднялись, надо до света вставать. Пошла мыть квашню! Песком до белого дерева отскрести! Сама замешаю, а ты только попробуй испортить тесто! Я тебе клистиров во все дырки навставляю!

Николай, что можно было понять по некоторым признакам, включил Анну Еремеевну в особы приближенные. Не так, как Орлика, конечно, но высшим знаком расположения из уст Николая звучал вопрос: «Чё нада или как?»

Пациенты обожали Анну Ереемевну, а Ольги Ивановны страшились. У Анны Еремеевны все отчаянно страдающие были «миленькие», «сердечные», «голубчики» и «голубушки». Но если крепкий мужик или баба принимался блажить из-за пустяковой царапины, Анна Еремеевна могла их так застыдить, такими эпитетами наградить, что Ольга Ивановна невольно прятала улыбку.

Нюране было невдомек, что с ее появлением к Ольге Ивановне вернулись улыбки, и лицо акушерки, давно забывшее выражения радости, теперь словно бы заново их осваивало.

Пациентов было много, до пятидесяти в день. Они забивались в коридор, мерзли на улице. Наплыв больных несколько спадал только в страду. Плюс экстренные больные с травмами и роженицы, за которыми прислали подводу или надо было Орлика запрягать. К акушерке бросались, если женщина не могла сама разродиться, значит, роды с осложнениями. Ночь-полночь, надо ехать.

Анна Еремеевна могла мало-мальски вести прием больных и сняла с Ольги Ивановны все заботы по хозяйственной части, то бишь командование Евдокией с Николаем. Непосильное напряжение ослабло, появилось время встрепенуться, оглянуться, задуматься. Хотя в непосильном труде тоже была своя прелесть — он приближал к окончательному израсходованию сил, избавлению от взятой на себя епитимьи.

В энергичной, часто заполошной сибирячке Ольга Ивановна вдруг обнаружила черты своего мужа. Как бывает, что человек с художественным талантом не может не рисовать, а музыкант — не сочинять мелодии, так есть редкие люди, для которых высшее удовольствие — лечить, врачевать. Таким был ее муж, но не она сама. Помогала ему, ассистировала, думала, что на него похожа. Но это было только проявление обожания, когда хочешь нестись на одной волне с любимым. В последние годы Ольга Ивановна трудилась в память о муже и назло тем, кто его сгубил. Когда увидела в Анне Еремеевне задатки истинного лекаря, с удивлением почувствовала щемление в груди.