С отчаянием, близким к ужасу, он смотрел, как теплая струйка мясной подливки льется по коленям. Дед ухмыльнулся, и эта ухмылка была красноречивей слов: «Видишь, что я тебе говорил!»
Мать подхватила миску.
— Медведь неуклюжий! Где твои глаза? Что ни день, то хуже! — крикнула она с горькой досадой, будто он ее обидел.
Нестерпимая боль сдавила ему грудь, и казалось, сердце вот-вот разорвется, не вмещая горя.
Он поднял бледное несчастное лицо и посмотрел на мать, шатаясь, поднялся на ноги и бросился к двери.
— Куда ты? Вернись, щенок! — крикнула вдогонку мать.
Он пробормотал невнятно, что не голоден и скоро вернется, и, миновав сени, выскочил наружу, в летнюю теплую мглу.
Ворота запирались на ночь с помощью рогатины, и ему пришлось снова дойти до лаза, через который он перелез в начале вечера, еще до того, как мир перевернулся. Обойдя изгородь, он стал спускаться по выбитой в меловом грунте тропе между нижним пастбищем и полудиким фруктовым садом, посаженным матерью.
Он шел наугад, не зная, куда и зачем. Инстинктивно он свернул в чащу, как сделал бы всякий зверек, ищущий темную нору, чтобы укрыться там подальше от сородичей.
Ущелье, постепенно расширяясь, переходило в горную долину, окаймленную на севере полукружием меловых холмов, маячивших далеко внизу над лесами и болотами. Дрэм спускался к долине, потому что идти вниз было легче, чем подниматься. Он шел, не разбирая дороги и не задумываясь, куда он идет, — все ниже и ниже по крутым склонам с островкам и дерна среди белых проплешин мела , продираясь сквозь сплетения прутьев и колючие кусты боярышника, пока перед ним не выросли первые высокие деревья Дебрей.
Большие Дебри, уходящие куда-то в неведомое. Там гуляют туманы и бродят духи. Бескрайние леса и болота, где живут волки, медведи и дикие свиньи и где, по рассказам людей, после наступления темноты за деревьями прячется Страх. Только бывалые охотники могут отважиться пойти туда ночью, вверив жизнь древку копья, а душу — талисманам и амулетам в виде кусочков янтаря, медвежьих клыков и сухих цветов дикого чеснока, которые они всегда носят с собой.
Дрэм, привыкший передвигаться в темноте, быстро миновал лесную опушку, почти без подлеска, с одиноко стоящими деревьями и редким кустарником орешника и бузины. Но чем дальше, тем теснее обступали его деревья — дубы, и ясени, и ольха там, где посырее, и остролист, целые заросли остролиста вперемежку с темно-зеленым тисом, густо перевитые низким колючим терновником и ежевикой. Когда деревья слегка расступались, перед мальчиком возникал папоротник выше него ростом, и он, в отчаянии и панике, вступал с ним в единоборство, пробиваясь все глубже в чащу, как дикий зверек, за которым гонятся собаки.
Поглощенный своим горем, он не замечал, что лес вокруг стал темнее и гуще, пока, споткнувшись о гнилой сучок, не полетел в муравьиную кучу. Неожиданное падение отрезвило его: он мгновенно собрался с мыслями и огляделся. Еще ни разу он не был ночью в лесу, а так далеко не заходил даже в дневное время, и теперь он не знал, где находится. Ему хотелось поскорее куда-нибудь зарыться, подальше от быстроногого Страха, который мог в любую минуту настичь его, но у него все же хватило здравого смысла понять, что одному не годится забираться так глубоко в лес ночью и что надо выходить к опушке. Он почти машинально определял направление: с северной стороны стволы деревьев пахли иначе, чем с южной. Ему следовало все время двигаться на юг, чтобы снова выйти к Меловой.
Он встал лицом к югу и тронулся в обратный путь. Однако он слишком устал и, кроме того, смертельно боялся возвратиться домой, так как дома его ждало все то, от чего он бежал. И этот ужас мешал ему и сбивал с дороги.
Лес, который должен был редеть, становился все гуще и гуще, и он уже с трудом пробирался через сплошные заросли ежевики и остролиста; ему приходилось отыскивать узкие звериные тропки, выбитые оленьими копытами, которые никогда не вели в нужном направлении. Ему казалось, что его задушат эти сплетенные ветви, но он был слишком измучен, слишком несчастен и потому почти не замечал их. Но вдруг ему почудилось, что в лесу произошла какая-то перемена, или, может быть, сейчас у него, как никогда прежде, были открыты глаза и уши — он видел и слышал лес. В темноте он различал теснящиеся вокруг деревья, совсем не такие, как в дневные часы; он вслушивался в звучную тишину, наполненную голосами, шелестом и шепотом, таинственными лесными голосами, которые невозможно услышать днем. В траве под ногами раздался неясный шорох, затем высоко в ветвях вспорхнула птица и тотчас же вдали взвизгнул какой-то зверек и затих — лиса, должно быть, поймала добычу.
Читать дальше