Джефри Триз - Фиалковый венец

— Ну конечно. Он и так очень добр, что доверил мне Звезду.

— Я знал, что ты не обидешься. Послушай, Алексид, быстро передать факел не так-то легко. Нам следовало бы поупражняться. Мы можем брать лошадей каждый вечер — как ты думаешь?

Лукиан так загорелся этой мыслью, что Алексид не мог сказать «нет». Впрочем, эти упражнения прохладными вечерами были даже приятны. Ему нравился короткий бешенный галоп до места передачи факела, и тот исполненный волнения миг, когда они скакали колено к колену и предавали друг другу палку, изображающую факел. Но на это требовалось время, а он был теперь очень занят.

Каждое утро он проводил несколько часов у софиста Милона, занимавшегося с ним ораторским искусством, иначе говоря — грамматикой, логикой, постановкой голоса и жестикуляцией. Он должен был заучивать множество полезных цитат и остроумных оборотов речи, а так же упражняться в подборе доводов, которые выглядели бы убедительными независимо от того, соответствуют они истине или нет. «Всегда держите в уме, с кем вы разговариваете, — с хитрой улыбкой наставлял Милон своих учеников. — Богачам говорите одно, а беднякам — другое. Доводы, которые скорее всего убедят молодежь, не стоит пускать в ход для убеждения стариков. И наоборот». Алексид любил искусство спора, но то, чему учил его Милон, казалось фальшивым и нечестным. К тому же он вовсе не мечтал блистать на ораторском поприще. Тем не менее он продолжал послушно посещать уроки Милона и готовить задаваемые ему упражнения. А так как остальную часть дня ему приходилось проводить в гимнасии или в палестре [20], у него совсем не оставалось свободного времени для себя — чтобы читать или записывать слагавшиеся в голове стихи. И вот, возвращаясь домой после их третьей поездки, он сказал:

— Лукиан, я хотел бы пропустить завтрашний вечер.

— Но ведь до скачек осталось всего три дня!

— Я знаю. Но достаточно будет поупражняться еще только один раз.

— Глупо погубить корабль, пожалев на него смолу! — проворчал Лукиан.

— Что ни говори, а совершенство достигается упражнением.

— Излишек упражнений тоже может испортить дело. Они надоедают.

— Ах, тебе надоело! Мне очень жаль, конечно.

— Я говорил о лошадях. — Алексид действительно думал о них. — Они уже все отлично поняли, и, по-моему, для них только вредно снова и снова повторять одно и то же. Мне-то самому это очень нравится, но просто я должен найти время и для других дел.

— Каких же это дел? — Лукиан говорил с таким раздражением, что Алексид заколебался, прежде чем ему ответить, но Лукиан истолковал его молчание по-своему. — Можешь ничего не объяснять! Догадаться нетрудно: та девчонка, которую мы встретили…

Алексид удивленно посмотрел на него. Да, конечно, он еще не забыл Коринны. И не раз думал о ней. Она ему понравилась, ему было с ней весело, да и ее необычные взгляды заинтересовали его. Он даже посматривал, не увидит ли ее, когда проходил мимо харчевни ее матери или ближайшего общественного источника, у которого всегда толпились женщины с соседних улиц, — конечно, те, в чьих домах не было собственного колодца. Но он с ней так и не встретился, да и не искал этой встречи. Он и без того был слишком занят.

Если бы не злые слова Лукиана, он сказал бы ему всю правду: ему удалось достать трагедию «Медея», и теперь он хотел скорее прочесть заветный свиток [21]в каком-нибудь спокойном уголке, где ему никто не помешает, а потом попробовать самому написать строфы хора в манере Еврипида. В этом последнем он решился бы признаться только своему лучшему другу. Однако теперь он заметил недоверие в глазах Лукиана, и гордость помешала сказать об этом даже ему.

— Неужели я не могу даже час провести как хочу, не докладывая тебе?

— О, сколько угодно! Прощай. Увидимся на празднике.

Они больше не выезжали по вечерам, и, хотя встречались каждый день в гимнасии, Лукиан делал вид, будто не замечает Алексида, и весело болтал с другими юношами.

У Алексида оказалось три свободных вечера, но они принесли меньше радости, чем он ожидал. Он два раза прочел «Медею» и выучил наизусть особенно понравившиеся ему места, а потом начал писать собственную трагедию про Патрокла и Ахилла. Он изливал в ней свои оскорбленные чувства, и это помогло, но не очень. И вот настал вечер скачек.

Путь, на котором располагались подставы, имел приблизительно форму ромба. Он начинался от маленького святилища Посейдона на берегу Филерского залива, далее следовал почти прямо на север до Длинных Стен, соединявших Афины с Пиреем, а оттуда уходил на запад, к Итонским воротам, где поворачивал опять на юг. Там Алексид — пятая подстава — должен был принять факел, и отвезти его на шесть стадиев по Фолерской дороге и предать Лукиану, после которого еще двое юношей, постарше, доставят его к святилищу морского бога.