Владимир Балязин - Охотник за тронами

Николая усадили на облучок — кучером.

Ворота распахнулись, княжеская тройка рванулась с места и, заливаясь колокольчиками, резво пошла к Волоколамской дороге.

Кони сами мчались вперед, будто угадывая, куда нужно скакать, и словно понимая, что сто тридцать верст пути следует пройти дотемна.

За городским экипажем шли другие трех- и двуконные повозки. Верховые, растянувшись недлинной цепочкой, пылили в конце кавалькады.

Из-за того что Николаю почти не приходилось следить за ходом тройки, он, опустив поводья, внимательно вслушивался в разговоры лекарей между собой. Михаил Львович любил поговорить о врачебном искусстве с людьми, хорошо знающими дело: среди медиков почитал себя их собратом.

— Что же с государем? — спросил самый молодой из целителей — Теофил.

В ответ послышался голос старейшего — Николая из Любека:

— Дней десять назад, когда государь охотился в лесах возле Волоколамска, у него на левом бедре появилась язвочка багрового цвета размером с пшеничное зернышко. С каждым днем язвочка понемногу увеличивалась и болела все сильнее и сильнее. Вчера государь послал гонца в Москву и велел нам ехать к нему.

— Что же это может быть? — Опросил Глинский.

Оба лекаря отвечали неопределенно. Без осмотра, говорили они, сам Эскулап [61] Эскулап — в римской мифологии бог врачевания. затруднился бы сказать, что с государем случилось.

Ехали быстро, не останавливаясь, и еще засветло добрались до села Колпь. Когда подъехали к избе, где ждал их недужный государь, Глинский распорядился:

— Николай, бери сумку со снадобьями и неси в избу.

Николай, осторожно ступая, прошел через сени в покой. Василий Иванович лежал, утопая в перинах. Николай не заметил ни белизны щек, ни замутненности взора, ни болезненной худобы. Казалось, что великий князь совершенно здоров.

Откинув легкий плат, лекари и Глинский склонились над больным. Затем донеслись их разговоры на латыни, а о чем тарабарили, того ни Николай, ни другие присутствующие в избе люди ни слова не поняли.

Николай Любчанин что-то сказал помощникам, и те, быстро отыскав в коробах лук, муку и мед, начали готовить лекарство. Мед перемешали с мукой, лук расслоили и запекли на жаровне. Затем к болячке приложили печеный лук, а сверху залепили его медовой лепешкой, плотно перевязав чресла чистой беленой холстиной.

Николая поселили вместе с лекарскими помощниками — молодыми мужиками Власием да Пантелеем. Первый служил у Николая Любчанина, второй у Теофила. Власий до всякого знания был охоч, до всего неведомого зело любопытен. Пантелею служба у Теофила была безразлична: так же как и медициной, занимался бы он и любым другим делом. Потому-то и сошелся Николай с Власием. На первых порах порассказали друг другу о себе, потом, как водится, о своих господах. Ох, сколь интересным и занятным оказался хозяин Власия! Оказывается, жил Любчанин в России уже более сорока лет, оттого говорил по-русски столь хорошо и чисто, будто здесь родился. А до того как приехать к нам, был врачом не кого-нибудь — врачевал самого папу римского Иннокентия. В Риме, рассказывал Власий, с его господином познакомился Юрий Дмитриевич Траханиот — хранитель большой государственной печати и казначей великого князя. «Эге, — смекнул Волчонок, — не простой человек забрал немца с собою. Мало того что Траханиот сосватал Василию Ивановичу его первую жену, он и свою дочь сумел выдать замуж за Шигону-Поджогина — тоже не последнего человека в государстве».

Любчанин, по настоящей фамилии — Булев, на первых порах взялся не за врачевание. В год его приезда в Россию там были дела и поважнее лечения.

Булева привезли не в Москву, а в Новгород — к архиепископу Геннадию, ученейшему мужу, который, если бы не выделялся сварливостью, неуступчивостью и строгостью ко всему на свете, давно стал бы митрополитом. Геннадий и поручил немцу дело наиважнейшее — составлять пасхалии на восьмую тысячу лет от сотворения мира.

Булев появился в Новгороде в 1491 году от Рождества Христова. От Рождества вели счет в латинских, католических европейских странах. В России и иных православных государствах, по древней византийской традиции, счет вели «от сотворения мира».

На следующем, 1492 году по византийскому календарю кончалась седьмая тысяча лет, как Господь сотворил землю.

Во многих городах юродивые и безумные предрекали конец света и Страшный Суд, неправедно и лживо утверждая, что миру сему предначертано просуществовать ровно семь тысяч лет, и ни одним днем больше. Пророков метали в застенки, урезали языки, но тысячи простодушных верили прорицателям и тем усиливали брожение умов.