Самуил Лурье - Изломанный аршин - трактат с примечаниями

В официозную моду термин вошёл благодаря, вероятно, некоторым особенностям православия у начальников и вообще привилегированного слоя. Оттого ли, что с Евангелием они знакомились кто в немецком (как Семья или, допустим, как Жуковский) переводе, кто во французском (как Уваров или Вяземский), — ощущалась необходимость некоторых поправок на здешнюю самобытность. Компенсирующих явную недооценку роли монарха. То же самое и с догматикой (краткий курс), даром что-по-русски: в троичности вертикаль не просматривалась совершенно. (Хотя, например, очевидно, что курировать Генштаб и МЧС — это одно, а сельское хозяйство, собес и здравоохранение — совсем другое.) По аналогии с политической практикой, в подсознание назойливо просилась — и выходила на первый план — ипостась как бы дополнительная, реально же ключевая: координатор, генеральный секретарь, бог земной.

Ведь не объяснять же мир должна гос. доктрина, а поддерживать его в желательном состоянии. Ленинизм — это марксизм в действии. Сталин — это Ленин сегодня. Наша, тоже двояковыпуклая, модель — уточнений не просит: вот (нигде и всегда) — Провидение, а вот (здесь и теперь) — Его чрезвычайный и полномочный и. о.

Для порядка замечу в скобках, что хотя религия основной массы населения тоже отличалась от единственно верной теории, причём резко [32], но совсем в другую сторону; разговоров же о провидении не любила; терпеть не могла; например, матушка студента Белинского так прямо и предупреждала его (письменно), что ничего он в жизни не добьётся, пока не научится веровать не в фортуну и не в провидение, а просто в Бога.

Тёмная старушка ошибалась. А Николай Полевой, как и все просвещённые люди первой трети XIX века, уже и представить себе не мог мироздание без Провидения. Проработав (сейчас выйдет плеоназм!) труды Нибура, Тьерри, Мишле, Кузена, Баранта, он научился узнавать следы Его руки уж получше какого-нибудь пошляка Кукольника. По историческим фактам, а не к нац. праздникам.

Собственно, вся его «История Русского Народа» — про это. Там на каждом шагу: «Есть Провидение, есть судьбы, Им предначертанные! Кого в сём не убеждает История, — тот недостоин её великих уроков».

Из-за чего он и повёл её на таран — деревянным носом прямо в бронированный борт «Истории Государства Российского».

Потому что у Карамзина событие B наступает вслед за событием A даже не всегда неизбежно. А уж о силе притяжения, исходящего от события C, — часто вообще ни слова. События идут себе друг за дружкой — и идут; подразделяясь на хорошие и плохие. Роль Провидения в целом не отрицается, но применительно к конкретным случаям смазана обывательскими формулировками типа: к счастью; к несчастью; Бог попустил; Бог спас; и т. п.

Скажем, если какой-нибудь удельный князь, согласно свидетельству летописей, отравил родного брата, изнасиловал его жену, а всю оставшуюся жизнь потратил на вооружённую борьбу с племянником, — то Карамзин напишет: княгиня, на свою беду, была красавица, но узурпатора это не извиняет нисколько; его злодейство вскоре было отомщено, и т. д.

А Полевой: какое счастье для России, что этот князь был зло- и прелюбодей! Ведь не увязни он по шею в семейной драме, — чего доброго, мог дать волю врожденному внешнеполитическому инстинкту: захватил бы несколько соседних городов — обстановка позволяла, — и значительно усилился бы, — а при таком раскладе становление централизованной вертикали завершилось бы, глядишь, ещё полстолетием поздней. Но Провидение веников не вяжет ( а пишет нолики) , и т. д.

Как, знаете, шахматный аналитик, разбирая выигранную чемпионом партию, ставит восклик (!) чуть не после каждого хода: обратите внимание, до чего гениально эта пешка не ест коня!

Обе истории крайне утомительно читать: абзацы, экономии бумаги ради, невозможно длинны. Полевой ужасен ещё тем, что примечания — бесчисленные и бесконечные — ставит внизу страниц. (Представляете: чтобы перейти, предположим, на с. 100 от фразы, снабжённой примечанием, — к фразе следующей, вам надо спуститься и пройти по подвалам сс. 101, 102, 103, после чего вернуться назад и наверх!) Карамзин хоть сообразил печатать примечания отдельно от основного текста, и на том спасибо.

А слог — ну что слог: периоды Карамзина — плавные до легкой тошноты, Полевого — отрывистые до изжоги.

Карамзин писал для полных невежд — в сущности, для детей. Полевой — для невежд (и детей), прочитавших Карамзина.