Камердинер князя (идя через кабинет). Здравствуйте, Сидор Карпович!
Подлецов (дружески жмёт ему руку). Иван Иванович! здоровы ли вы?
Камердинер. Только не выспался —
Подлецов. А вот понюхайте табачку. (Нюхают.) Ну! что князь, встал?
Камердинер. Да, уж раза три зевнул и погладил свою моську.
Подлецов. Скоро ли изволит выйти?
Камердинер. Да как рассудится — может быть, сию минуту, а может быть, ещё с часок понежится.
Подлецов. Хорошо барам!
Камердинер. Бог знает! Секретарям их, думаю, лучше —
Подлецов. А камердинерам ещё лучше секретарей —
И т. д. Тире, завершая реплику, обозначает, надо думать, интонацию, передаваемую обычно многоточием. Дальнейший разговор пропустим. Тут всё ясно: эти двое работают в контакте и вынуждены делиться своим влиянием на патрона, хотя и без особой охоты, поскольку клиентура у каждого своя. Но вот камердинер уходит, появляется третий персонаж.
(Дверь потихоньку открывается.)
Подлецов. Кто там?
Честнов (чиновник). Вы приказали приготовить бумаги, и я принёс их.
Подлецов (гордо). Да, сударь, пора вам принесть; Князь уже спрашивал их, и я удивляюсь вашей беспечности…
Честнов. Я просидел за ними всю ночь и едва успел; вы изволили так поздно отдать их: письма было множество —
Подлецов. Вы хотите служить и осмеливаетесь умничать? Знаете ли, сударь, что вы не должны сметь говорить против вашего начальника, ничего говорить!
Славная, между прочим, фраза. Опять прокрутим немного вперед. Резюме первой половины диалога: Подлецов своими обязанностями манкирует; вся бумажная работа взвалена на Честнова; Князь, их принципал, дошёл до того, что подпись на документах ставит вверх ногами: старческая сонливость. Вот с этого места продолжим.
Подлецов. Да, это, верно, ошибкою; хорошо, извольте идти… Что ж вы мешкаете? что ещё вам угодно?
Честнов. Я… осмеливался…
Подлецов. Да долго ли ещё вы будете осмеливаться?
Честнов. Я осмеливался просить вас сказать его сиятельству о моём недостаточном жалованье…
Подлецов. Какая жадность, какая дерзость! Вы ещё недовольны выданною вам наградою?
Честнов. Войдите в моё положение! Вся награда состояла в ста рублях, и уже этому скоро год будет… больная жена, пятеро детей…
Подлецов. Вся награда сто рублей — скоро год — больная жена — пятеро детей! Да как вы смеете всё это говорить? Кто вас просил жениться, а жену вашу быть больною? И на что у вас такая куча детей, когда есть нечего?
Вот как бывает. Какое занятие — литература. Напишешь — и доволен, потираешь руки: всего двумя репликами вывернул отрицательного наизнанку; реализму, конечно, в ущерб: в жизни отрицательные вслух такого не говорят — на то и гротеск: ради лёгкого комического эффекта. А пройдёт время — наступит минута — услышишь эти самые слова, тебе же сказанные в лицо. Что ни сочини — всё сбудется, стоит только притормозить.
Честнов. Если бы вы позволили уравняться мне хоть с вашим племянником в жалованье. Я охотно бы взял и его должность на себя, с прибавкою жалованья…
Подлецов. Вы хотите интригами вытеснить ваших товарищей?
Честнов. Нет, я думал, что вы позволите мне снять его должность, оставив его при ней числящимся.
Ага! Та самая практика, благодаря которой расцвёл, мы же помним, интеллект автора «Былого и дум». Пока, значит, подросток в саду под кустом сирени, разостлав шотландский плед, читает Шиллера — и представляет себе, как он голосом маркиза Позы высказывает царю Николаю всю правду о положении страны, — и как Николай, разъярившись, приказывает его заковать в кандалы и сослать в рудники, — а он идёт на казнь, и ни один мускул на лице не шевельнётся, — трудовой стаж тем временем идёт тоже. Начисляется. И нарастают помаленьку чины. А зарплату в Кремлёвской экспедиции получает кто-нибудь другой. Откатывая, разумеется, Подлецову.
Подлецов. Да какая у него должность? Он ставит только нумера на бумагах по 1-му отделению, а и по всему-то отделению десять бумаг в год! И вы, сударь, так бесстыдны, что выживаете товарища, и за пустую должность хотите брать даром жалованье? (Слышен шум.) Ну хорошо, хорошо, я подумаю — после, после… (Почти выталкивает Честнова.)
Читать дальше