Самуил Лурье - Изломанный аршин - трактат с примечаниями

Такого рода информация мешала болванам-современникам спокойно наслаждаться пушкинскими стихами. СНОП ещё только зарождалась, не в силах ещё была разъяснить: при чём тут конкретный князь Ю***, он скоро умрёт, и никто не вспомнит, а в послании дан просвещённый образ обобщённого (то есть наоборот: обобщённый — просвещённого) деятеля/мыслителя.

Не желали взять в толк. Даже Вяземский на минуту взбурлил:

«Пушкин <���…> пишет послание к Юсупову. Ах! он проклятый! Неужели после того будет он тою же рукою трепать и невесту свою?»

«Литературная газета» с «Посланием» вышла 26 мая, до Москвы добралась вряд ли раньше 30-го.

А дня ещё через три здесь пошёл по рукам (и в набор очередного, но, как обычно, запаздывающего нумера журнала «Московский телеграф») альтернативный словесный портрет человека, похожего на князя Ю***.

По-моему, не самое слабое произведение русской литературы. Но забытое наглухо. Источник мнений сказал: дать по рукам некоторым крикливым глупцам, осмелившимся бросить тень, — СНОП ответила: есть! — и текст изъяла из обращения. Как реакционный. Как злой, глупый, грубый пасквиль — подумать только — на Пушкина!

Прошло 170 лет, ровно, — и ни для кого не имеет ни малейшего значения, что не на Пушкина и не пасквиль. А всё-таки приятно дать обруганному автору оболганного текста (оболганному — обруганного) — как литератор литератору — ещё один шанс, хотя бы и бесполезный.

Вот и воспроизведём. Прямо по журналу. Верней, по тетрадке с приложением к нему — «Новый живописец общества и литтературы». (Время было такое, — некогда пошутил В. Ш., — что литература писалась через три т . Ещё и пару ятей — для колорита — сохраним.)

№ 10. Май 1830. Печатать позволяется. Москва, Июня 2 дня 1830 года. Ценсор Сергей Глинка.

УТРО В КАБИНЕТѢ ЗНАТНОГО БАРИНА.

Подлецов, секретарь князя Беззубова (входит в комнату с портфелем) . Двенадцатый! А его сиятельство ещё изволит почивать! Заспался что-то сегодня… видно, где-нибудь зашалиться изволил (улыбается) — а пора бы перестать, кажется, и не под лета… (Испугавшись, осматривается во все стороны.) Экой я дурачина! говорю так громко и не подумаю, что здесь стены слышат! (Громко.) Слава Богу! Его сиятельство так свеж, бодр и при высоких душевных качествах отличён от Бога и телесною крепостью…

Без разминки. Мячик в игре, правила как на ладони: род — драматический, жанр — под старину: сатира. Фамилии-то — вопиют! и первый же персонаж чистосердечен, как на открытом процессе. Скетч. С вежливым поклоном в сторону автора «Горя от ума». С оригинальной формообразующей догадкой: утро в России — долгое, до самого обеда, фабулы же, как правило, одноактны. Другие потом попользуются: кто напишет «Утро помещика», кто — «Утро делового человека». Итак, монолог секретаря.

(Вынимает бумаги из портфеля, рассматривает и раскладывает.)

Прошение подрядчика Тугосумова — сюда, под правую ручку его сиятельства! Дело о сиротах Жалостиных — прескучное и пресухое! Но — за них ходатайствует этот всеобщий стряпчий, граф Любимов… Хм! Старшей-то сиротке, говорят, шестнадцатый год… Прошение купца Плутовского о перетраченных им деньгах — перетраченных! Трату к трате надобно бы, а без того… Правда, я уже имею от него… Да, что он разбойник! За десятитысячную претензию отподчивал меня только завтраком… Можно бы и обед, да ещё и порядочный, сделать! Нет, любезный! стара штука: нынче знают расчёт очень хорошо! Честный секретарь берёт ныне, по крайней мере, 10 процентов на сто, а побессовестнее — так в старых претензиях только 10 процентов оставляют просителю. И не справедливо ли требование? Ведь дела приказные составляют имение секретарей и судей; что ж за имение, если оно и десяти процентов не даёт?

Про взятки мы читали — правда, давно — у Капниста, вскоре прочитаем у Гоголя, далее везде. Но вот эту-то идею — буквально эту: что государство есть частная собственность бюрократии — приписывают, если не ошибаюсь, Карлу Марксу и ещё восторгаются: какой мыслитель пронзительный! как рентгеновским лучом по загнивающему капитализму полоснул! Однако на дворе лето 1830 года, Маркс осенью пойдёт в первый класс гимназии Фридриха-Вильгельма в городе Трире. Ау, Карлуша! Привет из Белокаменной! Успехов в учёбе!

Впрочем, доходы ныне становятся плохи у всех — и у нас тоже… (Тихо.) Ещё таки у таких начальников, каков наш, — дай ему Бог здоровья, — можно потрудиться…