Фердинанд Оссендовский - Ленин

Служба в ужасе разбежалась. Болдырев перекрестился и пошел к дверям. Вбежал Гусев, а за ним, крича и толкаясь, ворвались бабы. Они сразу же принялись бросать в мешки, стоящие на столах предметы, срывать занавески, выламывать дверцы шкафов и комодов.

— Забирайте все, теперь это ваше! С буржуями покончено, теперь каждая вещь принадлежит народу! — верещал Гусев, махая палкой.

— Люди, опомнитесь! — кричал Болдырев, но обозленная толпа, оттолкнула его и побежала дальше.

Со двора и от хозяйственных построек доносились громкие крики и вой мужиков.

Подстрекаемые Гусевым бабы бушевали. Они ломали мебель, разбивали зеркала, уничтожали фортепиано, отрывая струны, выворачивая клавиши, сдирая мебельную обивку, драпировку, ковры.

Наконец они выбежали, таща за собой мешки с добычей.

— Спалить этот старый сарай! — крикнул внезапно, метавшийся среди толпы, Гусев.

Кто-то засунул горящую жердь под навес деревянной крыши, другой полил керосином и поджег стену. Языки пламени начали лизать почерневшие, сухие доски старой постройки, из щелей между балками и стыков перекрытий повалил дым. Через несколько минут пылало уже все здание.

— Загородите двери! — визгнул какой-то женский голос. — Пусть враги народа спекутся в своей норе! Крысы ненасытные!

Спокойные и даже покорные мужики, набожные, влюбленные в тайные религиозные книжки, вслушивающиеся не столько в значение, сколько в сам звук, величественных, торжественных слов старославянского церковного языка; бабы и деревенские девки, почти ежедневно приходившие к доброй, ласковой старушке, чтобы пожаловаться, поплакаться ей на свою судьбу невольниц, терзаемых, оскорбляемых пьяными мужьями и отцами, посоветоваться о болезнях детей, получить помощь, написать письмо, или жалобу властям; старики, которые приходили в поместье перед каждым праздником, чтобы «поболтать» с господином о домашних делах, послушать объяснений непонятных, сложных распоряжений губернатора, полиции, налогового управления, выпросить корову или коня для обедневшего соседа, — все этой ночью были охвачены бешенством. Толпа кричала, выла, свистела, дико, бездумно смеялась. Глядя на пурпурные, с шумом метавшие искры и красные угли языки пламени, на столбы черного и белого дыма, на плясавшее в темном небе зарево, слушая треск досок и перекрытий, жалобный звон лопавшихся оконных стекол, чувствуя на себе горячее дыхание, быстро пожирающего старую резиденцию Болдыревых огня, — толпа беспокойно перемещалась с места на место, ругалась и богохульствовала. Какая-то старуха с безумными глазами, в которых прыгали кровавые отблески пожара, беспричинно закатав юбку выше коленей, с пронзительным визгом выкрикивала:

— Палите, палите, Божие люди! Когда спалим дом, господа уже никогда не вернутся!

Другая, изрыгая отвратительные слова, вторила ей:

— Матерь Пречистая, Господи Иисусе, позволили мне дожить до радостного дня!

Когда ее голос умолк в разъедающем дыме, она начала плеваться и выбрасывать из себя гнилые, развратные ругательства и бешеные, похожие на богохульство, проклятия.

Какой-то мужик, прыгавший бездумно перед крыльцом, крикнул вдруг:

— Люди православные, господин с госпожой в окне!

Огонь уже подбирался к жилой части дома. Болдырев, подхватив жену, потерявшую от ужаса сознание, тащил ее к дверям. Двери были загорожены, наваленными мужиками бревнами. Когда старый полковник не смог их выдавить, он разбил стулом окно в сенях и хотел спастись через него.

Мужики наблюдали за метавшейся в окне седой головой Болдырева, который поддерживал, постоянно съезжавшую на пол жену. К окну подскочил какой-то подросток и бросил в старика камнем. Толпа тут же взвыла, зацокала, а на седую голову и укрытую длинной серебристой бородой грудь обрушился град камней. Болдырев вдруг исчез. Видимо упал от удара камня. В тот же момент с треском, скрежетом и грохотом завалился потолок, выбросив высоко, под самое небо снопы искр, горящих щепок и углей.

— Урррр-а-а! — вознеслись над толпой радостные, триумфальные крики и звучали долго, заглушаемые грохотом падавших балок и стен.

— Выводите лошадей! — прорвался сквозь визг и шум пронзительный крик.

Все понеслись к хозяйственным постройкам, но не успели добежать, потому что крытая соломой конюшня, кладовая и деревянный барак с локомобилем, машинами и сельскохозяйственными инструментами, засыпаемыми горящими щепками, сразу охватил огонь. Раздалось тоненькое, жалобное повизгивание и тревожное ржание лошадей, шипение огня и треск горящего дерева… «Мужицкая иллюминация», одна из несметных, которыми была озарена Россия, погасла уже на рассвете… Мужики и бабы, размахивая руками и крича возмущенными голосами, расходились по своим хатам, гоня перед собой забранный из коровника Болдыревых скот.