Маргита Фигули - Вавилон

— О, господин, прости своего слугу, я, слепой и безоружный, не мог ничего совершить. У меня вырвали меч из рук, выкололи глаза, но сердца из груди не исторгли. В нем живы твои слова. О господин, ты заповедал мне любить родную землю всей душой, как подобает человеку. Ведь только зверю все равно, кому принадлежит лес, в котором он живет.

Сурма стоял неподалеку, он приблизился к слепцу в одно время с солдатами, и звук его шагов потонул в гуле их чеканной поступи. Неслышно присев поодаль на развалинах, Сурма слушал плач певца.

Когда тот проговорил: «Ведь только зверю все равно, кому принадлежит лес, в котором он живет» — юноша шевельнулся и спросил:

— Кто ты?

Старик испуганно пошарил рукой вокруг себя, намереваясь подняться.

— Не бойся, я халдей, а персидские солдаты теперь далеко. Кто ты?

— Я нищий и песней питаю свои уста.

— Все мы нищие и рабы Кира. Душа скорбит при мысли об этом, тревога и привела меня сюда. Твоя песнь о Гильгамеше зажгла во мне пламень. Слова твои наполняют мое сердце отвагой. Ты сказал: только зверю все равно, кому принадлежит лес, где он живет…

— Эти слова принадлежат моему благородному господину.

— О, я теперь знаю, кто ты! — воскликнул Сурма. — Ты — Киру, слуга Набусардара. Я враждовал с ним, пока он был жив. Теперь он мертв, а я с радостью сражался бы отныне рядом с ним. Как и он, больше всего на свете я люблю солнце и волю. Если бы у меня было оружие, я поднял бы народ на персов, ибо не нашел я у их царя ни любви, ни правды. Будь у меня верные сотоварищи, я ворвался бы в царский дворец и собственными руками заколол бы его. Но что может сделать в одиночку безоружный человек?

— Поначалу Набусардар тоже был один, как перст. Не было у него ни воинства, ни мечей. Зато были у него храбрость, сила, вера и любовь к своей отчизне. Ходи по улицам Вавилона и ищи, собирай мужей, наделенных храбростью, силой, верой и любовью к родному краю. Оружие бедняки попрятали в своих лачугах.

Из-за угла показались персидские солдаты и направились прямо к нищему.

— Стража, — шепнул Сурма.

— Ступай, — отозвался Киру, — и благословят боги твои деяния.

Сурма пошел прочь, а Киру снова запел.

Уверенность звучала теперь в его просветленном голосе. Радостны были слова песни, летевшей вслед удалявшимся шагам Сурмы. Воображение рисовало Киру тень Набусардара, скользящую бок о бок с этим юношей. Улыбка разлилась по его лицу со следами запекшейся крови, голос слепца крепчал. Песня разгоралась словно костер, ширилась, росла; казалось, она распахивает врата царства мертвых, и из них выходят великие мужи, подхватывая песнь Киру о Гильгамеше, чтобы напомнить живым о тысячелетней славе шумеров и халдеев, чтобы сплотить покоренных в новые легионы.

Вскоре город Мардука потряс бунт, поднятый Сурмой и военачальником Исма-Элем, которому в роковую ночь пира удалось избежать вражеских когтей: он успел бежать, переодевшись разносчиком чудодейственных мазей.

Несколько тысяч вооруженных халдеев хлынули на холм Гила и перебили персидских сановников в казенных домах. На улицах к ним примкнули горожане; с победным криком ринулись они к царскому дворцу на расправу с Киром.

Но царская цитадель охранялась надежно, а дворцовые казармы были полны отважных, лихих воинов Гобрия. Персидские латники поднялись на бунтовщиков и после жестокой сечи перебили всех.

В наказание Кир приказал изгнать из города еще несколько тысяч халдеев, предназначив их для отправки в Персию. Чем меньше останется в городе исконных жителей, тем проще будет управлять новыми владениями — так рассудил Кир. Хотя был он мудр и склонен милосердно обходиться с простым людом, однако не прекращавшееся в Городе Городов брожение вынудило его издать до крайности строгие законы. Куда легче будет совладать с халдеями — униженными, забитыми и беззащитными!

Смуты и стычки не прекращались ни на день, хотя за малейшую провинность, за малейшее ослушание халдеям грозила смерть. Гобрию пришлось вдвое усилить городскую стражу, а священную особу царя охранял отряд отборных копьеносцев числом в десять тысяч. Все сознавали, что погибло племя Набонида и Валтасара, но зато воскресло племя Саргона, Хаммурапи и Навуходоносора. В халдеях вновь заговорили гордость духа, воинственность и отвага. Они не желали признавать персов ни как своих господ, ни как друзей. В их глазах перс был пришельцем, узурпатором, притеснителем народа. Ненависть к нему росла изо дня в день. Люди воспылали жаждой добиться подлинного благоденствия и покоя, предпочитая умереть, но не гнуть спину под персидской плетью.