Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать

Камилл не спросил у Святого, можно ли о беседе с ним рассказывать людям. Однако, прислушавшись к самому себе, он нашел ответ: добрым людям он может во всех подробностях рассказывать о встрече с Эвлия Хаджи. Но пока еще время для этого не подошло, он должен был тщательно обдумать происшедшее.

Он в тот же день добрался на попутных машинах до шамилевского двора. Там его ждали с некоторым беспокойством, и татар-аш уже был готов, оставалось опустить его в кипяток.

На следующий день приехал к Шамилю Февзи.

- Ты так и не побывал в прошлый раз у меня, - обратился он к Камиллу. - Сегодня я собираю гостей, будем жарить чебуреки.

Земельный участок Февзи находился на обширной террасе горного склона, покрытой плодородным черноземом, намытым и навеянном за столетия с окружающих верхов. Внизу блестело небольшое озеро с очень холодной, по уверениям Февзи, водой. На террасу вела довольно удобная широкая тропа, которую новый хозяин выстроенной здесь времянки уже расширил под колею для своего «Москвича».

К вечеру у Февзи собрались гости.

- Почему не приехала мама? – спросил Камилл, убедившись, что среди приехавших нет Хафизе.

- Маме тяжело. Она очень переживает, что не может никак помочь отцу. К счастью, режим в лагере, где отец, не строгий. Сейчас мама опять поехала к нему на свидание.

Не было и Керима, который накануне уехал «на побывку» к остающейся в Узбекистане семье.

Февзи с удовольствием показывал Камиллу свое «поместье». Уже был выкопан и залит цементом фундамент под солидный дом, посажены на склонах деревья, а на плоских участках двора радовали глаза грядки огорода.

- Все хорошо, - говорил Февзи, - но я из-за этих забот все еще не могу выполнить свой долг пред моими односельчанами. Мурат-эмдже завещал мне найти оставшихся в живых и рассеянных в Узбекистане жителей нашей деревни и восстановить наши обычаи. А я никак не возьмусь за это святое дело. Такой грех!

- Да, но ты на родине растишь сыновей и это великое дело, – воскликнул Камилл. - И я не сомневаюсь, что ты найдешь время и возможности, чтобы выполнить завет твоего эмдже. Главное – ты живешь в Крыму!

В тот вечер гости ели чебуреки и запивали их холодным компотом.

- Голубые кони покидают горы Крыма, - недоуменно говорил Старый Лесник, который хоть и с трудом, но добирался все же раз в месяц в летние предутренние часы до верхних скал, под которыми пролегал обычный путь голубых мустангов. Верный Сивка давно умер, и старик сам похоронил своего друга в яме, еще в годы войны взрытой на соседнем чаире залетевшим откуда-то артиллерийским снарядом.

Прозрачные монстры, порождения тайных могуществ, покидали Полуостров. Они уходили ночами через Ор-капу, называемый неправильно Перекопом. Куда они устремлялись, выйдя в Половецкую степь, не могли уследить те немногие наблюдатели, которых сумел когда-то привлечь к этому делу Старый Лесник. Другие мустанги переплывали пролив, отделяющий Пантикапею от Тамани, на скалах которой и собирался их немногочисленный табун на исходе ночи. Видели голубых коней и бросающимися в море с мыса Тарханкут, откуда, если бы им довелось преодолеть водную стихию, путь их лежал в Буджакскую сторону. И никто из людей не знал, несут ли эти создания кару или спасение.

Но покидали Крым только те бестелесные призраки, к которым пришло такое повеление, были и скрытно оставшиеся. Об этом не ведал старик, к которому не шел сон в эту ночь, как, впрочем, и во многие прежние. Он вышел из хижины и долго стоял, опираясь на суковатую палку, вглядываясь в звездное небо, будто в ожидании какой-то вести. Ночь была тиха, ни один листок не шевелился на окрестных деревьях, небосвод был чист и покоен. Старый Лесник вздохнул и поковылял в дом, под теплое одеяло.

… И в то же самое время Камилл стоял под июньскими звездами, которые в эту безлунную ночь только и освещали склон, уходящий вниз, к Холодному озеру. Костер погас, женщины и мужчины сидели вокруг еще пышущих жаром красных углей и о чем-то тихо переговаривались. Февзи вместе с молодой женой и ее братом вытаскивали из своей двухкомнатной времянки все, какие нашлись, одеяла и ватные телогрейки, чтобы вместе с гостями как-то устроиться подремать до утра под открытым небом. В самой же времянке уже давно сопели носиками ребятишки, так храбро заявлявшие о желании танцевать и петь до утра.

Камилл ощущал некое просветление в душе, очищение, подобное тому, которое он испытал когда-то у ограды дома, где прошло его детство, того дома, который посещал его регулярно в мистическом сне с большой птицей в ярких перьях. Все обуревавшие его страсти вдруг показались ему мелкими по сравнению с тем, что обрел его друг Февзи на этом горном склоне. Сейчас он утвердился в давно обдумываемой мысли, что надо сменить доминанту, сменить главенствующее направление своих усилий. Не надо бороться за место в Москве, надо бороться за место на своей родине, за место в Крыму. Эта борьба будет не менее трудной, но она обречена на несомненную победу, ибо это священная борьба. На родной земле он вновь обретет прежнюю силу и уверенность, здесь рядом с ним будут стоять плечом к плечу его братья и сестры - его соплеменники. И если в Москве гвардейцы из тайного эскадрона могут забить его насмерть в подворотне, или их сослуживцы в белых халатах заточат его в психушку, где он окончит свои дни в унижении, то здесь, в Крыму, если суждено ему погибнуть в сражениях за счастье и достоинство своего народа, соратники похоронят его с честью в родной земле…