Михаил Попов - Цитадель тамплиеров

— Мне не довелось угробить ни одного приятеля короля, но его величество нуждается в моем обществе не больше, чем в вашем. Бывало, год-полтора не видалась с отцом.

Граф развел руками.

— Поверьте, Ваше высочество, мне очень лестно иметь в вас товарища по несчастью.

Изабелла улыбнулась.

— Надеюсь, граф, видеть вас при дворе. Двором своим я называю верных друзей, согласившихся ради меня оставить Святой город и поехать в эту припортовую клоаку.

— Сочту за честь, — произнес Рено Шатильонский и, поклонившись, вышел из будуара.

Некоторое время принцесса была в задумчивости. Данже напомнил, что надлежит закончить кое-какие дела.

— Да, — очнулась Изабелла. — Сделай так, Данже, чтобы за графом присматривали. Он здесь не зря. Но — осторожнее с ним.

— Кто же его мог послать? — раздумчиво произнес секретарь-мажордом.

— Не исключаю, что дьявол, — тихо сказала принцесса.

— Что вы сказали, Ваше высочество?

— Спрашиваю, что у тебя еще?

— Письмо к Гюи де Лузиньяну отсылать?

— Конечно, что за вопрос!

Сюда, Ваше величество, — кланяясь, невзрачный монах открыл деревянную дверь. Из помещения, в которое предстояло войти Бодуэну IV, несся сдержанный гул.

Надвиньте капюшон, Ваше величество, как наши служители, и идите за мной. Будут окликать — не обращайте внимания. Среди больных много умалишенных. Не смотрите в их сторону.

Его величество многое слышал о госпитале Святого Иоанна. И неудивительно. Слава о главном предприятии иоаннитов давно перешагнула границы Иерусалимского королевства, о нем слыхал и самый нищий из христианских паломников, чудом забравшийся на борт генуэзского корабля, следующего в Аккру или Аскалон. Знали и сарацины. Сам Саладин восхищался. А он понимал, что к чему у госпитальеров. Его личным врачом не зря был великий Маймонид.

Главная зала госпиталя была размером примерно сто на сорок шагов. Гулкие своды ее — как купол собора. Больные лежали на деревянных топчанах в восемь рядов. Два-три десятка монахов в сутанах и плащах с капюшонами прислуживали лежачим. Они давали лекарства, выносили мочу и испражнения и выполняли простейшие назначения лекарей. Но, чтобы, например, пустить кровь, звали врача.

Король, войдя, замер. Залу украшали красные полотнища с белыми крестами и распятия. Свет падал сюда из шестнадцати узких, высоких окон, облюбованных голубями. Воркование птиц вливалось в нестройный гул.

И воняло здесь, будто запахи всех болезней сложились в один. Его величество морщился. Вдруг кто-то ухватил его за кончик ремешка, которым была подпоясана сутана. Руку к монарху тянул тощий, худой человек, заросший шерстью, как Иоанн Креститель. Понять, что ему нужно, король не мог. Провожатый бросился выручать.

— Чего он хочет? — спросил Бодуэн.

Монах резко наступил ногой на прицепившуюся к его величеству руку. «Иоанн Креститель» заверещал и отстал. Пятеро или шестеро разномастных больных тотчас же отвернулись.

— Идемте, Ваше величество, идемте! — тихо, но очень настойчиво прошептал госпитальер.

По широкому проходу между рядами лежаков, переступая через лужи мочи, король и его гид преодолели залу и вошли в темный коридор.

— Осторожно, Ваше величество.

— Это — подземелье? — недовольно спросил Бодуэн.

— Да, Ваше величество, но неглубокое.

Последовали еще повороты и ступенчатые спуски, после чего открылась хорошо освещенная квадратная комната с грубыми деревянными сиденьями. Часть их занимали люди в одежде монахов.

Когда вошел Бодуэн IV, все обнажили головы. Первым откинул капюшон граф д’Амьен, великий провизор ордена иоаннитов. По обе стороны от него сидели маркиз Конрад Монферратский и граф Раймунд Триполитанский. У противоположной стены король увидел крепкого старика с пухлым лицом. Это был Иерусалимский патриарх Гонорий. Спутник короля оказался молодым. У него были холодные темные глаза и раздвоенная губа.

Граф д’Амьен обвел всех взглядом.

— Прошу простить нам этот маскарад.

— Да, граф, — капризно сказал король, — неужели это необходимо?

Великий провизор мягко улыбнулся.

— Это — рабочее облачение братьев-госпитальеров. Оно для безопасности.

Раймунд Триполитанский — квадратный, белокурый, лет сорока, громко кашлянул в ладонь, внушительную, как железная перчатка.

Д’Амьен продолжил:

— Я понимаю, что любой из нас, кроме особ духовного звания, может постоять за себя в открытом поединке, но наш нынешний враг не достоин честного боя. И я почел обязанностью принять меры.