Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона

— Тссс… Дай ей сказать! И что дальше?

— Ай-яй-яй! — хлопнула себе по щеке Мариам. — Стало быть, негоже выходить вечером из дому, негоже!

— О чем ты? Хорошо, что она вышла, бесенок предупредил ее…

И мужчины спорили, и мужчины искали причину крещения Бачевы.

— Близость ко двору ничего хорошего не приносит, — говорил Бено Какитела, — больше всего мне жаль Занкана. От него, оказывается, потребовали, чтобы он крестился. Вот он и велел сперва дочери стать христианкой, а потом уж и сам…

В это время двор огласился жутким криком. Кричали все женщины, которым порядком надоело сплетничать и не терпелось переходить к действиям. Бачева бросилась к окну и увидела, как во двор вошла Тинати.

Тинати, прослышав о смерти Бачевы, которую сегодня же якобы должны предать земле, вскочила на коня и примчалась ко дворцу Занкана. При ее появлении поднялся такой крик, что у нее потемнело в глазах. Особенно горько причитала Иохабед: «Нет у тебя больше Бачевы, окончила она свою жизнь!» Тинати горько зарыдала, слезы градом катились у нее из глаз, голова кружилась, ей казалось, вот-вот она упадет. Она пыталась сдерживаться, ничего не видела сквозь слезы, и прошло время, прежде чем она заметила, что на тахте вместо покойницы лежит платье. «Наверное, у евреев так принято», — подумала она и обняла Иохабед.

— Боже мой, — невнятно бормотала Тинати, всхлипывая, — что же теперь будет с Ушу? — Но Иохабед, а вместе с ней и Шошана, Ривка и Лиа разобрали ее бормотанье.

— А кто это — Ушу? — спросила Иохабед.

— Ну с кем она должна была на днях венчаться!

Из груди Иохабед вырвался истошный крик. Сидящие рядом женщины подхватили его. Тинати плакала навзрыд.

Иохабед кричала дурным голосом, можно было подумать, ее преследует бешеная собака.

Но крики и причитания вдруг смолкли, во дворе воцарилась тишина. Сквозь слезы Тинати увидела раби Абрама, входящего в калитку. Он не спеша приближался к Иохабед. Раби был рослым мужчиной средних лет. Белая борода покрывала всю грудь. Он остановился перед Иохабед, обвел взглядом женщин, сидевших подле нее.

— Душа человеческая, — начал он, не сводя глаз с Иохабед, — принадлежит Создателю, и сам человек принадлежит Создателю. И пока душа пребывает в теле, ни у кого нет права объявлять человека умершим. Дочь Занкана пошла по ложному пути, прервала связь с Богом, но вы не вправе выносить ей приговор.

— Она собиралась замуж, венчаться задумала! — криком прервала хахама Иохабед.

Раби не привык, чтобы его прерывали. Он не спешил с ответом. Бросив долгий взгляд на Иохабед, он наконец произнес:

— Пока жив человек, мы должны признавать не только факт его существования, но и право на ошибку. Предоставьте ей самой думать — дайте ей оценить свой шаг. Почему вы лишаете ее права быть человеком и самой позаботиться о себе? — Хахам Абрам говорил спокойно, внушительно. — Да простит вам Создатель оплакивание живой души. — Хахам повернулся и неспешным шагом направился к калитке. Михи следовал за ним.

Женщины стояли, опустив голову, избегали смотреть друг на друга.

Злость комом подкатила к горлу Тинати. Вскочив, она бегом пересекла двор. Уход Тинати облегчил задачу остальным. Они последовали ее примеру, наконец осмелились сделать то, что хотели сделать. Рыжая и косая устремилась следом за Тинати и, догнав ее у калитки, первой выскочила на улицу. За ней — Эсти, за Эсти — толстуха с потухшим взглядом, а за ней — еще кто-то и еще. Вскоре у калитки собралась толпа желающих выйти со двора. Они покидали усадьбу Иохабед, опустив голову. А Иохабед в душе грозилась: «Ну погоди, хахам Абрам, погоди ты у меня, посмотрим, что ты получишь теперь от Занкана!»

Бачева стояла у окна, наблюдая за бегством людей, пришедших на ее «похороны».

Бено Какитела казался очень довольным.

В праздничные для евреев дни во всех комнатах дома Бено Какителы ярко горели свечи. Ну и что?! Весь город только и говорил что о Занкане — возносили его за скромность, доброту, богатство и замечательную семью.

— Почему бы ему не быть добрым?! — не скрывал своего неудовольствия Бено Какитела. — Почему бы ему не делиться добром с другими?! Его предки утопали в злате-серебре…

Вечером, когда народ собрался в синагоге на послеполуденную молитву, он, чуть ли не прослезившись, обронил:

— Бедняга, Занкан! Надо же, как опозорила его дочь!

Он делал все, чтобы в сознании верующих укрепилась мысль, что отныне Занкан Зорабабели опозоренный, конченый человек, но все в молельне избегали обсуждать поступок Бачевы. Будто им рты повязали, никого ему не удалось втянуть в разговор.