Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона

— Почему ты не обучил сына тому, что читаешь, почему он подался в разбойники?! Надо было лучше смотреть за ним!

Иошуа снова сощурил глаза, затем с благоговением положил книгу на пол.

— Господь дал тебе и богатство, и ум. Ты прекрасно знаешь наш закон — каждый человек сам выбирает свой путь. Он не внял моим внушениям.

Воцарилось молчание, которое спустя некоторое время нарушил Занкан.

— Человек всегда может повернуться к Богу, — тихо проговорил он, — а наш долг помочь ему в этом. Мир вам! — И он направился к выходу.

— Не спеши, Занкан, раз уж ты пожаловал ко мне, выслушай, что я скажу!

В очаге дымились сырые дрова. Дым ел глаза Занкану.

— Слова бедняка никому не интересны! А тем более слова некогда состоятельного, а потом обнищавшего человека! Я в свое время никогда не прислушивался к таким. И все же скажу тебе: мы — иудеи, они — вельможи. Сколько добра им не делай, однажды они все забудут. Они не знают пощады. Именно потому я и очутился здесь, в этой землянке!

— О какой пощаде ты толкуешь, Иошуа?

— Говорят, ты пользуешься уважением сильных мира сего, тебе доверяют государственные дела.

— И что в этом предосудительного? — Занкан потер глаза.

— Предосудительного? — Иошуа с жалостью посмотрел на Занкана. — Я еще не видел, мой Занкан, чтобы это приносило счастье человеку! Нет пощады, пощады нет! — Дым теперь вился вокруг головы Иошуа.

— И что ты советуешь мне?

— Да ничего. Ума у тебя достаточно, как, впрочем, и опыта. Я свое сказал, остальное за тобой. — Иошуа вновь взялся за псалмы.

Занкан вышел из землянки с улыбкой на лице.

«Вот что значит безделие, — думал он, — когда человек перестает заниматься делом, он становится подозрительным, недоверчивым».

Да, так думал Занкан, но слова Иошуа не шли у него из головы целых две недели.

Он повидал Гучу и Джачу, обоих одарил серебром, обещал выкупить, дать им свободу и зачислить в свои охранники. Но слова Иошуа грызли ему душу.

Ушу изнемогал от ожидания — почти целую неделю он не видел Бачеву. «Если Бачи примет христианство, что может помешать нам соединиться?» — думал он, но, глядя на мрачное лицо отца, понимал, кто это может быть. Поэтому пока он помалкивал, выжидал удобный момент, когда Саурмаг не сможет ответить на его просьбу отказом. Наконец, решив, что ничего отраднее, естественнее и приятнее той новости, которая полнила его радостью, быть не может, он как-то вечером завел разговор на волнующую его тему:

— Не посоветуешь ли, кого выбрать в крестные для девушки? Хочу, чтобы все было сделано своевременно.

«Для какой девушки?» — чуть было не спросил Саурмаг Павнели, но тут же сообразил, кого имел в виду сын, и даже не поднял головы.

Ушу с укоризной смотрел на отца — зачем притворяться передо мной, думал он и, почти расчленяя слова на слоги, произнес:

— Если Бачева крестится, если Бачева станет христианкой, что нам может помешать?

После возвращения Ушу из Константинополя Саурмаг не находил общего языка с сыном. Отец и сын не слышали друг друга. Однако, несмотря ни на что, Саурмаг не терял надежды, что отношения их наладятся. Ушу и сам поймет, что думает по поводу всей этой истории отец, и не пойдет против его желания и, потом, он убежден, что Ушу и без его вмешательства прекратит отношения с иудейкой — надоест ему. Но сейчас слова Ушу наполнили его сердце неожиданной радостью.

«Иудейка станет христианкой? Благое дело! Дочь Занкана Зорабабели примет христианство?! Это ведь подрежет ему крылья?! Дочь такого человека, как Занкан, изменит своей вере?! Да, да, он скромен, учтив, всегда здоровается первым, но непокорен, ох, непокорен! Он уже не сможет разгуливать по городу со своим надменным видом… А что, если Занкан замыслил сыграть с ним, Саурмагом, шутку? Что, если приказал дочери вести себя именно так, а потом… Впрочем, вряд ли… Что может выудить у Саурмага Занкан, чего у него самого нет?!» Саурмаг Павнели пребывал в полном недоумении. Когда сын повторил вопрос, он ответил:

— Крещение — благое дело, крещение это величие Христовой веры. Каждый христианин должен стремиться к тому, чтобы обратить в веру Христову как можно больше людей. Молодец!

Ушу напряженно ждал окончания этой тирады. Но отец больше ничего не сказал, лишь только улыбнулся ему и, как если бы ничего важного не услышал, продолжал перебирать четки.

Ушу прекрасно знал своего отца. Он понял, что хотел сказать отец своим молчанием.