Даниил Мордовцев - Сагайдачный. Крымская неволя

Окутанный дымкою дали, предстал пред изумленными глазами казаков этот страшный город — город неволи, эта юдоль плача и проклятий всего тогдашнего христианского мира. В туманной дали высились над голубым морем его се­рые башни и зубчатые стены, тянулись к небу белые ми­нареты с золотыми на них полумесяцами. Затем — серые горы, покрытые темною зеленью. На пристанях чернелся лес мачт всевозможных кораблей, каторг и галер, судов итальянских, испанских, голландских, которым удавалось пробираться в голубой бассейн Понта Эвксинского...

Трудно было разглядеть что-либо отчетливо, в отдель­ности, потому что казацкие чайки остановились в море очень далеко, чтоб их нельзя было заметить из города, но тем таинственнее и волшебнее казался казакам этот неведомый город, как бы вынырнувший из моря вместе с серыми го­рами, как бы вышедший с того света, откуда, как и из не­воли, нет выхода на этот свет, туда, далеко, на милую Украину, в землю христианскую.

— Так это-то Кафа проклятая — неволя турецкая! — говорили казаки, задумчиво покачивая головами.

— Она ж, она, иродова! — отвечал Небаба, возясь с погасшею трубкою и вспоминая свои сто копанок.

Солнце, освещавшее утренними золотыми лучами Кафу и весь южный берег Крыма, смотрело в тыл казакам и позво­ляло им любоваться чарующею и пугавшею их панорамою этого заколдованного царства, в таинственную область кото­рого они собирались вступить, может быть, затем, чтобы ос­таться здесь навеки с смертельною раною в груди или с око­вами на руках и ногах, без надежды снова возвратиться на родину, на тихие воды, в край веселый, в мир крещеный...

Вдруг Небаба, стоявший на чердаке, рядом с Сагайдачным и писарем Мазепою, стал к чему-то особенно при­глядываться.

— А ну, пане писарю, — обратился он к Мазепе, — у тебя очи молодые, мелкое письмо читают, — погляди-ка что оно там такое мельтешит.

— Где, пане Филоне? — спросил Мазепа.

— А вон там... чернеет что-то на море.

Небаба показал на что-то, черневшее левее Кафы в море. Мазепа приставил ладонь выше бровей.

— Вижу, вижу: либо татары-рыбалки едут, либо что другое.

— А не галера?

— Нет, не галера.

— Да то, дядьку, каик [ Каик — небольшая весельная лодка ] татарский, — отозвался снизу Олексий Попович, который снова начал скучать без горил­ки, хоть недавно и каялся в своих грехах и который уже знал Крым, изведав крымской неволи.

— Да каик же, я и сам вижу, — подтвердил Сагайдачный.

Черные задумчивые глаза его вдруг блеснули какой-то мыслью. Он приложил руку ко лбу, как бы что-то раз­думывая, припоминая или не зная, на что решиться. Но потом он выпрямился и быстро оглянул свою флотилию, тихо качавшуюся на бирюзовой поверхности моря.

— А нуте, хлопцы, за весла! — громко сказал он, хлоп­нув в ладоши.

Общее движение и изумление было ответом на этот оклик. Гребцы бросились к веслам. На всех чайках встре­пенулось товариство.

— Панове отаманы и все войсковое товариство! — отчет­ливо проговорил старый гетман.

— Стойте тут вы на сторо­же, дожидайтесь меня, а я хочу «языка» добывать.

— Добре, добре, батьку! — отвечали со всех чаек.

— Мочи весла, хлопцы! Гайда! — скомандовал гет­ман.

— Догоняйте черную муху, что вон там, на море, села! — пояснил он, показывая по тому направлению, где вдали чернелся предполагаемый татарский каик, небольшая весельная лодка.

Гребцы омочили весла в море, и чайка понеслась птицею. Скоро черная точка стала вырисовываться яснее и яснее. Она, видимо, двигалась к Кафе. Лениво, чуть-чуть заметно поблескивали на солнце два весла, и вместе с ними так же лениво покачивалась человеческая фигура. Это, действи­тельно, был каик.

Чайка догоняла его. На каике заметили это, но не при­бавили ходу, вероятно, полагая, что это плыла в Кафу турецкая кочерма или фелука, а то и другая какая-нибудь большая морская лодка.

Но вот чайка уже у самого предмета погони. Хома, кото­рый усердно работал на веслах, расстегнув от жары сорочку до самого пупа, поглядывал на каик, коварно улыбался и подмигивал веселому Грицку, с которым успел совсем по­дружиться.

— Вот дурень! — ворчал он, делая хитрое лицо.

— Вот испугается, как меня увидит!

— Где уж такого не испугаться! — подтвердил сидевший тут же усатый Карпо Колокузни.

— Ты такой страшный, что тебя и мать испугалась и дурнем родила.

Когда уже чайка была бок о бок с каиком, на последнем послышался крик испуга.

— Алла! Алла! — завопил татарин, опуская весла, и стал метаться по каику.