Даниил Мордовцев - Сагайдачный. Крымская неволя

В период усиления реакции, временного спада общественно-политиче­ского движения после 1859— 1861 годов демократическая литература ведет решительную борьбу против попыток сил реакции обесценить притяга­тельную силу революционных идеалов. Литература характеризуется на­пряженными идейными и художественными поисками, стремлением на­глядно воплотить черты жизненной практики и социальной психологии «новых людей» из разночинной среды в новых условиях (романы В. Слеп­цова, И. Омулевского, Н. Благовещенского, Н. Бажина, И. Кущевского, Д. Гирса, Марко Вовчок). Эти поиски по-своему отразились в произве­дении Д. Мордовцева «Новые русские люди (Повесть из жизни шестиде­сятых годов)», опубликованном в журнале «Всемирный труд» (1867). Попытка оказалась неудачной, М. Салтыков-Щедрин в своей рецензии («Отечественные записки», 1870, № 7) отмечал, что автору «тип нового человека был еще неясен», его герои подменили живое дело рассуждениями о борьбе и труде, «неустанно предаются самооплевыванию и самоизнурению». М. Салтыков-Щедрин оговорил специально, что автор «виноват без предумышления», писателя, «относящегося так симпатично к предмету своего исследования, невозможно заподозрить в злоумышлении против него». Об этом нужно напомнить, ибо критика недостатков замысла и художественного решения «Новых русских людей» без необходимой аргу­ментации безапелляционно распространяется и на роман «Знамения вре­мени», и все творчество писателя [Об этом верно говорит автор единственной на сегодня книги о пи­сателе и ученом — В. С. Момот (Даниил Лукич Мордовцев. Очерк жизни и творчества. — Ростов, 1978)] .

Роман «Знамения времени» («Всемирный труд», 1869) отразил настро­ения и поиски определенной части демократической интеллигенции в усло­виях спада общественной волны, показал условия и формы зарождения народнического движения. В романе — в системе притяжений и оттал­киваний — постоянно ощутимо влияние Чернышевского [Следует исправить допущенную Ф. Я. Приймой (а за ним В. Момотом) неточность в датировке личного знакомства Мордовцева и Чер­нышевского («Д. Л. Мордовцев познакомился с Чернышевским не в Са­ратове, а в Петербурге; приблизительно в 1853— 1855 гг...» — пишет Ф. Прийма: Шевченко в отзывах Д. Л. Мордовцева, в кн.: Страницы истории русской литературы. — М., 1971. — С. 339). Но ведь сам Чернышев­ский просит А. Пыпина в письме от 25 октября 1846 г. «передать поклон» нескольким гимназистам, а среди них — Мордовцеву; сам же писатель отмечал: «...Кстати замечу, что Чернышевского, который тоже был кандидатом Петербургского университета, я уже не застал студентом, а знал его раньше, когда он воспитывался еще в Саратовской семинарии в одно время с Г. Е. Благосветловым. Чернышевский шел в семинарии блистательно» — Отдел рукописей Института литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР. Архив А. Конисского. — Ф. 77. — №124. — С. 104 (оборот)] . Уже само название романа, можно считать, навеяно романом Чернышевского. Говоря о «гордых и скромных, суровых и добрых» новых людях, Чернышевский в романе «Что делать?» писал: «Недавно родился этот тип и быстро распложается. Он рожден временем, он знамение времени...» Воздействие романа Чернышевского прослеживается и в общем замысле показать «героев времени», и в обусловленной им структуре произведения, конкрет­ной проблематике, и в отдельных деталях. Много общего (не без полемики) можно увидеть и в раскрытии взаимоотношений главных героев двух романов. Герои Мордовцева ощущают свою связь с персонажами романа «Что делать?». Некоторые — учились «жить и мыслить» по «Что делать?». Многие по разным поводам вспоминают и комментируют роман и его героев, пребывая, впрочем, в наивной уверенности, что сами они пошли далеко вперед... Впрочем, тут делается многозначительная оговорка: «...Мы дожили до иных понятий. Может быть, Чернышевский тоже дожил до них теперь; может быть, он ушел еще дальше нас — мы не знаем... Он об этом молчит и, может быть, будет несчастнее даже Бонивара, шильонского узника, и не оставит своих записок...»

Не принимая идеи революционного преобразования действительно­сти, герои Мордовцева отказываются от рахметовского пути, снижают, обедняют революционную суть наследия Чернышевского. Мордовцев непосредственно отразил идейный перелом в сознании части радикальной интеллигенции, которая в условиях отсутствия революционной ситуации видит свою цель не в подготовке немедленного переворота, а в отказе от «политики», в воспитании «новых людей» из гущи народной, мирном слия­нии с нею: «Мы идем в народ не с прокламациями, как делали наши юные и неопытные предшественники в шестидесятых годах... Мы идем не бунты затевать, не волновать народ и не учить его, а учиться у него терпению, молотьбе и косьбе... Мы не верим ни в благотворность французских и испанских революций, ни в благодетельность удобрения земли человече­ской кровью... Мы просто идем слиться с народом; мы бросаем себя в зем­лю, как бросают зерно, чтоб зерно это взошло и уродило от сампят до самсто...»