Алексей Югов - Ратоборцы

Настасьина поразило сегодня лицо Берке. Ему и раньше приходилось видеть хана, но это всегда происходило во время торжества и приемов, и щеки Берке, по обычаю, были тогда густо покрыты какой-то красной жирной помадой. А теперь дряблое лицо хана ужасало взгляд струпьями и рубцами.

Не дрогнув, повторил Настасьин перед ханом свое признание в убийстве.

– А знал ли ты, – прохрипел Берке, – что ты моего вельможу убил?

– Знал.

– А знал ли ты, что, будь это даже простой погонщик овец, ты за убийство его все равно подлежал бы смерти?

– Знал, – отвечал Настасьин.

Воцарилось молчание. Затем снова заговорил Берке.

– Ты юн, – сказал он, – и вся жизнь твоя впереди. Но я вижу, ты не показываешь на своем лице страха смерти. Быть может, ты на господина своего уповаешь – на князя Александра, что он вымолит у меня твою жизнь? Так знай же, что уши мои были бы закрыты для его слов. Да и закон наш не оставляет времени для его мольбы. Ты этой же ночью должен умереть, говорю тебе это, чтобы ты в душе своей не питал ложных надежд!

Настасьин в ответ презрительно усмехнулся.

Берке угрюмо проговорил что-то по-татарски.

Стража, что привела Настасьина, уже приготовилась снова скрутить ему руки за спиной и вывести из шатра по первому мановению хана. Но Берке решил иначе.

– Слушай ты, вместивший в себе дерзость юных и мудрость старейших! – сказал старый хан, и голос его был полон волнения. – Я говорю тебе это, я, повелевающий сорока народами! В моей руке законы и царства. Слово мое – закон законов! Я могу даровать тебе жизнь. Мало этого! Я поставлю тебя столь высоко, что и вельможи мои будут страшиться твоего гнева и станут всячески ублажать тебя и класть к ногам твоим подарки! Оставь князя Александра!.. Над ним тяготеет судьба!.. Своими познаниями в болезнях ты заслуживаешь лучшей участи. Моим лекарем стань! И рука моя будет для тебя седалищем сокола. Я буду держать тебя возле моего сердца. Ты из одной чаши будешь со мной пить, из одного котла есть!..

Презрением и гневом сверкнули глаза юноши.

– А я брезгую, хан, из одной чаши с тобой пить, из одного котла есть! – воскликнул гордо Григорий Настасьин. – Ты кровопивец, ты кровь человеческую пьешь!

Он выпрямился и с презрением плюнул в сторону хана. Грудь его бурно дышала. Лицо пламенело.

Все, кто был в шатре, застыли от ужаса.

Берке в ярости привстал было, как бы готовясь ударить юношу кривым ножом, выхваченным из-за пояса халата. Но вслед за тем он отшатнулся, лицо его исказилось подавляемым гневом, и он произнес:

– Было бы вопреки разуму, если бы я своей рукой укоротил часы мучений, которые ты проведешь сегодня в ожидании неотвратимой смерти!.. Знай же: тебе уже не увидеть, как взойдет солнце!

Юноша вскинул голову:

– Я не увижу – народ мой увидит!

…Эта ночь была последней в жизни Настасьина.

Князь лежал, закинув руки под голову, тяжело дыша и вперяя очи во тьму.

Александру сильно недужилось.

С ним в шатре пребывал теперь неотлучно Михаила Пинещинич. Новгородец то и дело подходил к постели князя и спрашивал: не подать ли ему чего? Может быть, снегу набрать в ведро да холодную тряпицу поприкладывать к голове – жар отымает?!

– Спи ты, пожалуйста!.. Пройдет!.. – трудно и досадуя ответствовал князь.

Новгородец тяжело вздыхал…

Неладное творилось с Ярославичем: он чувствовал нарастающий жар, бред, понимал, что это болезнь, и не мог никак отделаться от чувства, будто пылающее жаром лихорадки тело его стало необъятно огромным… Шатер чудился ему как бы огромным, обитым кошмою гробом, в который велено было ему лечь, дабы примерить – по росту ли? Слова кружились все одни и те же:

«Гроб!.. Крышка пришлась. Как на Святогора. Не выйду… Гроб…»

Князь всю ночь не смежал очей. Под утро забылся. Солнце принесло облегченье. Взор стал снова ясен и тверд.

К полудню князю и вовсе полегчало. Он встал, обулся в легкие валенки, чтобы не дуло в ноги, поразмялся сперва по шатру и, откушав, сел за работу – за разбор грамот и донесений, а потом стал диктовать письма и распоряженья на Русь.

Посланный от хана Елдегай известил Невского, что ему надлежит явиться сегодня на прощальную аудиенцию к хану…

Срочно велено было готовить прощальные дары хану Берке и Елдегаю и достойные подарки четырем ханшам: тем, которые пребывали на точке полного уваженья; каждая получила по кафтану из черных соболей, а Тахтагань-хатунь – зимний халат из выдры и такую же шапку.