Жозеф Рони-старший - Красный вал [Красный прибой]

Ружмон, делегат Конфедерации, и некоторые другие, известные проворством своего языка и веселым характером, незаметно разошлись во все стороны. Агенты, загипнотизированные толпой, не заметили этого маневра. Они выстроились, чтобы охранить свободный проход для "желтых", которые приближались, полные подозрительности. Впереди шел высокий, сухопарый рабочий в замасленной блузе. Другие следовали за ним с угрюмым или воинственным видом, вдоль решоток. Некоторые шли с победоносным видом. Их было около тридцати. Их грубые башмаки сгребали пыль, по временам кто-нибудь из них поворачивал к забастовщикам выпачканное углем лицо. Постепенно эскорт полиции становился все малочисленнее. Когда "желтые" перешли через пустырь, они очутились на дороге вместе с четырьмя полицейскими. Тогда из-за одного навеса на открытом воздухе показалась делегация стачечников. Жак Ламотт приветливо подмигивал в знак хорошего приема, Баржак бросил: "Добрый день, товарищи!". Лабранш махал почти белым носовым платком, и Ружмон обратился к ним:

— Мы пришли, — проговорил он ясным голосом, — поговорить с вами, друзья мои…

Но "желтые" остановились, полные недоверия. Четверо полицейских стали плечом к плечу. Жамблу, рабочий-ретроград, ходивший в церковь, человек с сухой мускулатурой и лицом финна, закричал замогильным голосом:

— Это ловушка! Другие нападут сзади!

— Товарищи, верьте мне, мы здесь без задних мыслей… от чистого сердца, занятые исключительно нашими общими интересами! — возразил Ружмон.

— Ведь вас обманывают, — поддержал Баржак.

— Вон другие вам это подтвердят, — уверял Жамблу, указывая на подходивших товарищей.

"Желтые" и не заботились о том, чтобы проверить его слова. Собравшись позади полицейских, они приняли угрожающую позу.

— Места! — сказал коренастый человек с туловищем кабана. — Не о чем говорить!

— Вы здесь для того, чтобы нас защищать, — сказал Жамблу полицейским, — не бойтесь, у нас есть кулаки!

— Посторонитесь, — повторил один из полицейских.

— Это идиоты! — рассердился Мерлан. — Они родились рабами, рабами и подохнут.

Он перестал размахивать своим платком парламентера и с презрительным видом сунул в него свой нос.

Полицейские подходили твердыми шагами. Сердца рабочих наполнились ненавистью.

— Свиная кожа… клистир для свиней! — рычал с яростью Жак Ламотт, явившийся сюда с намерением "распотешить" товарищей и не имевший возможности это сделать.

В своем бешенстве он поднял камень. Один из полицейских, маленький человечек с щетинистыми усами, с руками красными, как раки, бросился на Ламотта и схватил его за горло.

— За что! Я ничего не сделал!.. Ты не имеешь права меня арестовывать!

— Посмотрим еще, имею ли я право!

Кузнец, бывший сильнее, хотел вырваться. Тогда к нему бросился второй полицейский, а третий подал тревожный свисток.

Дело становилось серьезнее. Треска собирался освободить Ламотта. Жамблу и несколько "желтых" предложили полиции свою помощь; враждебные действия начинали разгораться, и Франсуа Ружмон, захваченный неожиданностью происходящего, ощущал в себе самом мутный гнев. Он старался сдержать его:

— Это неразумно — никто не хочет ссоры. Отпустите нашего товарища, и мы все уйдем в полном порядке.

Но, видя, что полицейские ожесточились против Ламотта, рабочий, по прозвищу "Человек с угрями", об'явил твердым голосом:

— Пусть меня повесят, но я не позволю так подло арестовать моего товарища!

Прибывало подкрепление. По дороге гимнастическим шагом бежали двадцать полицейских. Небольшими группами по полям и дорогам бежали стачечники.

— Один, два… три… четыре… — считал "Человек с угрями". При каждой цифре товарищи подходили со свирепым видом.

— Шесть… семь… восемь… девять… десять… Вы его не отпустите? Нет?

И он бросился на растерявшийся отряд.

— Ко мне, если вы не трусы!

Жамблу и восемь человек встали стеной перед синдикалистами. Раздался звук пощечин, в воздухе мелькнули дубинки. Драка была в полном разгаре, когда появилась главная масса полицейских. Они яростно бросились в атаку. "Желтые" раздвинулись; "красные" рассыпались; шесть сильных рук бешено трясли Жака Ламотта.

Лабранш не уступал, он хриплым голосом призывал стачечников, он танцовал какой-то причудливый танец мертвецов.

— Они его не получат!.. Скорее я оставлю здесь свою шкуру!.. Вперед, товарищи! Не дадим себя одурачить плюгавым шпикам. А, вот и ты, Катишь… Иди-ка, ты один опрокинешь десяток!