Эркман-Шатриан: Рекрут Великой армии

Мы весело смеялись и не очень заботились о несчастиях нашей родины.

В таком настроении мы мирно улеглись в постель.

Вдруг около часа ночи мы были разбужены барабанным боем. Вся деревня была полна людей.

— Это пруссаки… — прошептал Бюш.

Вы можете представить наш испуг. Через минуту дело стало еще хуже: раздался стук в двери постоялого двора. Дверь была открыта, комната внизу наполнилась народом. На лестнице послышались шаги. Мы вскочили с постели.

— Я буду защищаться! — вскричал Бюш.

Я не знал, что мне делать. Мы почти оделись и уже подумывали, что нам, может быть, удастся спастись под покровом ночи, как вдруг в дверь постучали.

— Откройте! — раздался голос.

Пришлось открыть.

В комнату вошел пехотный офицер, в большом плаще, мокром от дождя, и старый сержант с фонарем в руках. Это были французы.

— Откуда вы идете? — резко спросил офицер.

— От Мон-Сен-Жана, ваше благородие!

— Из какого вы полка?

— Из шестого стрелкового.

Он посмотрел на номер моего кивера, а я увидел его: он тоже был из нашего полка.

— Какого батальона? — спросил он, хмуря брови.

— Третьего.

Бюш стоял бледный и не говорил ничего. Офицер посмотрел на наши ружья и ранцы, валявшиеся за кроватью.

— Вы дезертировали!

— Нет, господин лейтенант, мы ушли последними, в восемь часов.

— Идемте, мы сейчас это проверим.

Мы спустились вниз. Офицер шел сзади нас.

Зал был полон офицеров. Все были промокшие и покрыты грязью. Командир четвертого батальона шестого полка ходил по комнате, покуривая трубку. Офицер сказал ему несколько слов. Командир посмотрел на нас и сурово задал несколько вопросов. Затем он приказал:

— Сержант! Причислите их ко второй роте. Ступайте!

Мы пошли за сержантом, очень довольные, что так дешево отделались: нас ведь могли расстрелять как дезертиров.

Сержант провел нас на край деревни, где в сарае спали солдаты. Накрапывал мелкий дождь. Мы печально стояли около старого домика, под краем крыши. Лечь было негде.

Через час забил барабан. Солдаты встали, отряхивая с себя сено и солому, и мы отправились. Была еще ночь.

Между тремя и четырьмя часами утра мы увидели много полков кавалерии, пехоты и артиллерии. Это был корпус маршала Груши.

После битвы при Флерюсе корпус Груши пошел к Вавру. Восемнадцатого, после полудня, послышалась канонада слева. Все хотели двигаться по этому направлению, но маршал, согласно имевшейся у него инструкции, повел солдат к Вавру. Только к вечеру, когда выяснилось, что пруссаки ускользнули от преследования, направление было изменено и корпус пошел на соединение с армией императора. Но было уже поздно.

Двадцать четвертого мы узнали об отречении Наполеона от престола.

Тридцатого июня мы стали лагерем под Парижем, сперва около Вожирара, потом в Медоне.

Население хорошо относилось к нам, называло нас защитниками родины.

Первого июля нас перевели в Сен-Клу. Здесь мы увидели множество дворцов, садов, чудесные аллеи, громадные деревья. Трудно представить себе что-нибудь более красивое!

На другой день нас снова перевели к Вожирару. По городу ходили тревожные слухи. Никто ничего толком не знал.

Около деревни Исси на нас напал неприятель. Мы до полуночи боролись с ним, защищая столицу. Народ помогал нам — выносил раненых из-под прусского огня, а женщины ухаживали за ними.

Нельзя передать нашего отчаяния. Нам казалось, что мы обесславлены тем, что нас заставили отступить так далеко. Да, я бы хотел не видеть этого бедствия!

Двенадцать дней назад я не представлял себе Франции так хорошо. Глядя теперь на Париж, с его бесчисленными дворцами и колокольнями, я думал: «Вот она Франция! Вот что создали наши предки в течение столетий. Какое несчастие, что пруссаки и англичане дошли сюда!»

В четыре часа ночи мы с новым воодушевлением атаковали пруссаков и отняли позиции, которые потеряли накануне. Как раз тогда генералы сообщили нам, что заключено перемирие. Это было 3 июля 1815 года.

Мы думали, что это перемирие заключено для того, чтобы подготовить Францию к общему восстанию против врагов. К несчастью, большинство так устало от Наполеона и солдат, что было радо пожертвовать даже родиной, лишь бы от них избавиться. Они обвиняли во всем императора, заявляли, что не будь его, не было бы всех этих бедствий.

Народ думал так, как дедушка Гульден, но у него не было ни ружей, ни патронов.

Четвертого стали известны условия перемирия: пруссаки и англичане займут заставы Парижа, французская армия отступит за Луару.