Том Холт - Александр у края света

— Ошибаешься, — терпеливо возразил я. — Я могу попробовать организовать ситуацию получше, когда буду говорить с ним. Такую, в которой меня самого не убьют.

Пифон издал долгий вздох.

— Хорошо, — сказал он, — какую, например?

— Вот смотри, — сказал я, склоняясь вперед. — Когда он будет вручать мне венок, я шепну, что должен увидеть его наедине. Срочно.

— И у тебя готово какое-нибудь объяснение? Или ты полагаешься на свой золотой язык?

Я собрался с мыслями.

— Я скажу ему, что знаю все о заговоре против него, — сказал я. — Тут он не устоит. Про такое он готов слушать всегда. Он же постоянно выдумает заговоры и комплоты.

— Ты имеешь в виду — вроде нашего?

Я пропустил это мимо ушей.

— Затем, — сказал я, — когда он окажется с нами один, без охраны, адъютантов и тусовщиков, без свидетелей... Вот так надо делать дела, если по уму. Тщательное планирование. Сперва все продумать. А не так, как те психи, которые грохнули царя Филиппа.

Пифон помолчал.

— Хорошо, — согласился он наконец. — Логично. Ну что же, действуй на свое усмотрение. И удачи. Она тебе понадобится.

— Ненавижу, когда люди это говорят.

Никогда не любил полировать доспех: берешь песок, масло и пучок ветоши и трешь, трешь, трешь, пока не заломит запястья. Все это совершенно бессмысленно. Бронза от природы обладает глубоким, насыщенным коричневым цветом, как бульон из бычьих хвостов, и ничего золотого и сверкающего в ней нет. Патина — это естественная защита от яри-медянки и коррозии, единственное, что стоит между металлом и злобствующими стихиями.

Тем не менее я полировал нагрудник и все остальное, пока не стал выглядеть как эти богатенькие детки-солдатики с пятью рабами.

Не знаю, зачем я это делал; возможно, я думал, что Александр с большей вероятностью поверит образцовому солдату, нежели раздолбаю, или просто хотел занять себя в ожидании встречи.

Не первый раз я оказывался в лицом к лицу с Самим... ну да ты знаешь это, я тебе уже рассказывал. Но едва я просунул голову в шатер, то сразу понял — что-то изменилось самым серьезным образом.

Прежде всего, шатер был практически пуст. Помню, в предыдущий раз я думал — ну что за бардак: куда ни глянь, громоздится всякий хлам, собранный им за время его великого похода — например, щит Ахилла, отжатый у жрецов в Трое, измочаленные концы гордиева узла, мечи могучих персидских воинов, убитых им в поединках, редкостная, драгоценная посуда, подаренная царями и наместниками, реликвии (до них он был большой охотник; челюсти гигантов, настоящий драконий зуб в маленьком горшке, зубочистка Геракла, левая сандалия Персея, обрезки ногтей Тезея, словом, все что жуликам удалось всучить Александру Македонскому). Сейчас здесь не было ничего, кроме кровати, большого деревянного ящика размером с гроб и единственного складного стула армейского образца.

И, конечно же, Самого. Он сидел на кровати с приоткрытым ртом, бессмысленно глядя в пространство. Он просидел так столько, что я успел досчитать про себя до сорока.

— Эвдемон, — произнес он наконец, не поворачивая головы. — Брат Эвксена. Входи, садись.

Тебе знакомо чувство, когда ты понимаешь, что все самым ужасным образом не так? У меня было это чувство. О, помнишь старика, который жил около Ахарны, к которому мы как-то забрели, когда заблудились? Ну конечно, помнишь; он выглядел совершенно нормальным, пока не выволок из-под кровати бревно, которое оказалось трупом его жены. Думаю, ты не забыл, как он пытался представить нас друг другу, будто она живехонька. Ну так вот, у меня было такое же чувство: я-хочу-сейчас-же-убраться-отсюда. Не могу сказать, почему оно возникло; может быть, просто от вида того деревянного ящика пробудились старые воспоминания. Одни боги знают, что он в нем держал. Может, чистую одежду.

Что ж, я уселся, примостился на складной стул, как голубь на сучок, и стал ждать. Он все так же таращился в пустоту. Так прошло довольно много времени, пока тот, кто меня ввел — не помню, кто это был, кто-то из внутреннего круга — не прокашлялся и не сказал:

— Александр.

— Да, я знаю, — ответил он, не отрывая взгляда от воздуха. — Хорошо, ты свободен.

Я заметил, что этот человек не хотел уходить, но не посмел ослушаться приказа.

Мгновением позже в шатре остались только мы с Александром. Буду честен с тобой, Эвксен, я был напуган. Ну, ты знаешь, я никогда не любил страшилки.

— Мне сообщили, ты совершил великое благо, — сказал он. — Спас жизни своих соратников. Это хорошо.