Нина Молева - Граф Платон Зубов

— Невелика беда иной раз и кликнуть. Человек молодой — на месте не усидит. Когда по парку захочется пройтись, когда верхом поездить или еще что.

— Вот тебе, государыня, и наш Платон Александрович — через минуту будет. Сбегала я за ним — на софе валялся. Разморило, говорит, так и о времени забыл. А мы пока что с Анной Степановной прочь пойдем. Дел-то разных хватает.

— Хотели меня видеть, мадам?

— А сам бы так и не зашел?

— Вы с утра бумагами занимались. Ни к чему я вам был.

— Никак надулся опять, друг мой?

— А чего дуться — вам до моих настроений и дела нет.

— С бумагами сам виноват. Сколько раз тебе говорила: оставайся, всерьез делами займись. Учиться ведь им нужно. Талант у тебя есть. Голова светлая, а вот прилежания…

— Полноте, мадам, я стар для уроков. Да и какие уроки вы можете мне преподать, когда вам все доставалось по рождению — только руку протяни. Каждое желание ваше исполнялось, не успевали вы его задумать. Одно слово — ваше императорское величество!

— Зато теперь я могу выполнить каждое твое желание, разве это так плохо?

— Каждое? Ничего подобного — все по вашему выбору.

— Друг мой, но ты просто впал в полосу капризов. И кажется, я догадываюсь о причине. Это все тот же потемкинский художник, как его там, Лампи, что ли.

— Да, да, именно Иоганн Баптист Лампи, которого вы ни за что не хотите признавать достойным вашего двора.

— Но я же вижу — он посредственный художник! Можно найти без труда десятки более талантливых и блестящих живописцев.

— О, для вас ничего не значит признание всех европейских академий. Титул императрицы делает вас судьей даже в области изящных искусств! В двадцать пять лет он член Веронской академии, через три года — Венской. Любимый портретист императора Иосифа Второго, буквально выхваченный из его объятий польским королем. Станислав Понятовский предложил ему такие условия, что Лампи согласился поменять Вену на Варшаву. И не проиграл! Какой успех среди польской аристократии! Какая слава!

— А главное — его вызвал в Яссы на еще лучших условиях Потемкин. Я давно приметила — ты готов во всем подражать князю Таврическому и, должна тебе сказать, совершенно напрасно. Ты — это ты.

— Благодарю вас, мадам! Благодарю за такую похвалу. Но она не слишком меня убеждает. Вы любили «светлейшего», и вы любили его до конца, несмотря на все ваши злые о нем отзывы. Известно, от ненависти до любви — один шаг.

— Это что — ревность? Ревность к покойнику?

— Ревность? Ну, это уже слишком смешно. Но князь Таврический умел жить и умел себя поставить в ваших глазах. Вот этому умению нельзя не позавидовать. Вы его слушались, мадам, хоть и внутренне бунтовали против его власти. Наконец, вы его боялись. Да, да, просто боялись!

— Прекрати, немедленно прекрати этот бессмысленный разговор! Я приказываю тебе — прекрати!

— Ах, так! Вы хотите, чтобы я ушел, мадам? Ради Бога!

— Нет, нет! Я не гоню тебя. Ты неправильно меня понял. Просто в обсуждении покойного князя нет никакого смысла.

— Вы так думаете? А по-моему есть. И очень большой. Потемкин был богат. Сказочно богат.

— Ты же знаешь происхождение его богатства и мало в чем ему уступаешь. Если уступаешь.

— Я не о том — он умел пользоваться этим богатством. Он жил с ним — и как жил! И уж если он вызывал к себе художника…

— То это ровным счетом ничего не значит. Тебе же самому не нравится мой портрет кисти потемкинского художника — Шибанова. Ты же сам столько раз смеялся над ним. Какое же это свидетельство вкуса князя Таврического?

— Да, да, ваш портрет, мадам, парный к портрету этого московского образцового семьянина Александра Матвеевича Мамонова. У него, мне говорили, пришел на свет то ли третий, то ли четвертый ребенок. Вот что значит идеальное согласие с любящей и любимой супругой. Кстати, ведь это у Потемкина, мадам, вы купили превосходные подмосковные Дубровицы, чтобы Мамонову, было где свить свое семейное гнездо, не правда ли?

— Ты раздражен, мой друг, и становишься несправедливым, и все это из-за одного австрийца. Тебе, как ребенку, главное — настоять на своем. Я и так пошла тебе навстречу. Лампи уже не застал князя в живых и, чтобы как-то оправдать свою поездку, принялся писать там заказные портреты. Ты настоял, и я разрешила ему приехать в Петербург.

— Через полгода!

— Но твой художник получил деньги и на путевые издержки, и на квартиру.

— О, это было настоящим разорением для вас; 200 рублей на дорогу и меньше сотни на квартиру! Вряд ли стоило бы о таких мелочах вспоминать. Они недостойны русской императрицы.