Аркадий Савеличев - А. Разумовский - Ночной император

Уже обряженная для бала в тяжелую парадную робу, Екатерина указала непрошеной вестнице на кресло. Сама села напротив.

— Государыня, я приехала из Польши, — начала рассказ черная вестница. — Я посчитала своим долгом пролить свет истины на судьбу своей сестрицы Елизаветы…

Государыня склонила голову в знак согласия.

Истина оказалась более чем удивительная. Хотя начало ее было Екатерине известно — сквозь Тайную канцелярию прошла княжна Тараканова… Но продолжение? Но подтверждение даже известного?

Все так, как докладывал когда-то граф Алексей Орлов-Чесменский. Девиц Дараган, которых неведомой судьбой занесло в охваченную войной Европу, начали настойчиво преследовать поляки. Их злостные замыслы открылись много позднее, но и тогда воспитательница мадемуазель Маргарита — немолодая уже мадемуазель — заподозрила неладное. Тем более о грозящей опасности предупредил ее один владимирский негоциант-купец. Он советовал бежать куда-нибудь, лучше всего на родину, а на первое время сокрыться у русского резидента, который оказался в Киле. Мадемуазель Маргарита любила всяческие приключения — не с ее ли легкомысленной руки и оказались девицы Дараган в опасном положении? — но при всей своей легкомысленности решилась-таки вести своих воспитанниц к резиденту. Однако по дороге их окружили люди в черных масках и без всяких объяснений грубо затолкали в карету. Еще и шерстяные мешки на головы накинули, руки-ноги связали. Так и повезли куда-то. Долго везли, переговариваясь по-польски. Вынырнувшая из мрака лет, а именно из Польши, женщина, назвавшаяся Августой, понимала по-польски, — в тех беспорядочных путешествиях им много приходилось встречаться с поляками. Виду она не подавала, но чутко прислушивалась. К ужасу своему, поняла главное: сестра, шустрая тринадцатилетняя Лизонька, как нельзя лучше подходит на роль дочери Елизаветы Петровны. И годы, и облик ее отца, Алексея Разумовского, — все сходилось. С ней и обращались лучше. Хотя стерегли строже; с двух сторон сидели люди в масках, даже и в глуби кареты не показывавшие своих лиц. Переговорить с воспитательницей да с хохотуньей-сестрицей — ей, видите ли, нравилось приключение! — не было никакой возможности. Она, Августа, решилась терпеть и дожидаться удобного случая, чтобы сбежать; старшая все-таки была двадцати годов. Каким-то чудом ей удалось ослабить путы на ногах, а потом и спустить их вниз незаметно, — как женщины без всяких рук, одним лишь движением тела, опускают юбку. На одном из привалов, сославшись на неотложную нужду, она попросила отвести ее в кусты и на несколько минут развязать руки, — путы на ногах она слегка опять намотала. Ой, не могу ж!.. Не заниматься же шановным панам таким грязным делом!.. Паны были изрядно пьяны, да и собственные маски им осточертели, в темноте скинули их, булькая кувшином, пока пленница освобождала, дескать, свою утробу, ха-ха!.. А та, оказавшись за кустами, путы с ног сбросила и в чащу напролом, в непроглядную ветреную ночь! Бежала до той поры, пока не упала в изнеможении… Здесь ее подобрали другие, добрые поляки, бедные шляхтичи. В их полуголодном именьице она и прожила все эти годы батрачкой. Лишь месяц, назад ей посчастливилось попасть в Варшаву, уж подпавшую под русскую корону, и там она узнала историю самозванки «княжны Таракановой». Все сходилось — и облик «княжны», и даже ее похищение. Уже не оставалось сомнения: в Петербургской крепости, в России, куда ее заманил, привез Алексей Орлов, умерла взбалмошная, хитрыми поляками одураченная сестрица…

— Ведь нас, добрая государыня, и до пленения называли: «княжны Таракановы». Так даже на гостевых досках в гостиницах писали…

Выслушав ее рассказ, императрица взволнованно спросила:

— Что же мне с тобой, несчастная, делать?

Женщина, назвавшаяся Августой, попросила:

— По вашей милости великой, государыня, отправьте меня в монастырь. Клянусь крестом Господним, — вытащила она из отворота платья простой медный крест и поцеловала его, — клятвенно обещаю, преславная государыня, что никто не узнает о тайне моего происхождения!

Государыня Екатерина той же ночью, с письмом к митрополиту Платону, отправила ее в Москву.

Варшава в 1785 году стала уже частью ее великой Империи, и не было нужды считать эту женщину иностранкой.

А сколько жить ей в монастыре — о том Господь Бог позаботится…

Прошло еще двадцать пять лет.

Давно уже не было императрицы Екатерины Алексеевны. А память о графе Алексее Григорьевиче Разумовском стерлась.