Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он

Екатерина ликовала, но не подала виду. Напротив, одобрив его предложение, она тут же сказала, что ему следует теперь же решить, как быть с его прежней помолвкой с принцессой Мекленбургской. Будучи уже обрученным с другою, он не может делать новое предложение.

— О, я согласен со справедливостью замечания вашего величества! — воскликнул влюбленный. — Но Бога ради, могу ли я все же надеяться, что, коль я разорву свои отношения с принцессою Мекленбургской, принцесса Александра станет моею женой?

Императрица сделала вид, что ей надобно несколько дней на размышление и на совет с родителями Александры — ее сыном-наследником Павлом Петровичем и его женою Марией Федоровной. И еще она добавила:

— Ежели дело Сладится и вы будете готовы к объявлению помолвки, следует подумать о том, как обойти другое препятствие: разницу вероисповеданий. Впрочем, как мне известно, покойный король, ваш отец, издал закон, который дозволяет всем, не исключая и короля, вступать в брак с невестой, исповедующей ту религию, которую он найдет подходящею.

— Такой закон существует, — согласился король. — Однако, выполняя его предписания, я должен поступить так, чтобы не оскорбить моих подданных.

— Вашему величеству лучше знать, как следует поступать, — заметила Екатерина не без некоторого раздражения. — И я надеюсь, что вы уже приняли твердое решение в этом смысле — иначе вы, как честный человек и тем более король, не стали бы затевать всю эту историю со сватовством на глазах подданных обеих наших держав и на глазах всей Европы. Посему, ваше величество, я дам вам окончательный ответ, когда вы скажете мне сами о том, что оба препятствия, коих мы теперь с вами коснулись, полностью сняты.

Вопрос о разноверии будущей четы конечно же волновал Екатерину. Но все же ей хотелось думать, что у короля доброе и чувствительное сердце и он, просивший у нее со слезами на глазах руки великой княжны, не станет непременно настаивать на перемене веры невесты, а поступит так, как на то давал ему право закон предыдущего короля.

Впрочем, и сам Густав уверил императрицу, что дело будет улажено таким образом, как пожелает сама великая княжна, и он не станет требовать от нее перехода из греческой, то есть православной веры в лютеранство.

В назначенный для обручения день русский двор собрался в Зимнем дворце. Обстановка была на редкость торжественная — императорская семья и все приглашенные в парадных платьях, на лицах удовлетворение и радость.

Великую княжну обрядили, как и подобает невесте. На ней, как отмечали острые на язык царедворцы, одних бриллиантов в тот вечер было столько, что ценность их далеко могла превысить стоимость всех государственных имуществ шведской державы.

В назначенный час, к семи вечера, прибыла и императрица. Недоставало лишь жениха. Все терялись в догадках, что могло его задержать. Меж тем пробило восемь, пробило и девять, а жених не являлся. К государыне подошел кто-то из придворных и шепнул о чем-то ей на ухо. Она быстро встала, лицо ее побагровело, затем сделалось мертвенно-бледным. Заикаясь, она с трудом проговорила несколько бессвязных слов и без чувств опустилась в кресло — ее поразил апоплексический удар. Первый из тех, что буквально через несколько дней положит предел ее земной жизни.

Оказалось, юный король в самый последний момент изменил решение. Он заявил своим приближенным, что не только не позволит своей жене иметь в своем дворце православную церковь, где бы она могла исповедовать свою веру, но должен ее непременно обязать во всех церемониях следовать лютеранской вере, господствующей в его стране.

Король вправе был поступить в сем деле согласно своей совести и убеждениям. Но зачем было прибегать к коварству, сначала давай понять, что он не станет противиться воле будущей жены, а затем так бессердечно разорвать на глазах всего петербургского двора свои прежние обязательства?

Таков, оказалось, был характер у шведского короля: под напускным благодушием — грубая бесцеремонность и жестокосердие, граничащие со сладострастием палача, наслаждающегося страданиями собственной жертвы.

И теперь, вспоминая происшествие двенадцатилетней давности, случившееся в санкт-петербургском Зимнем дворце благодаря его душевной глухоте и жестокости, он вновь видел в своем поступке лишь проявление своей железной воли и силы. Более того, сейчас к этим чувствам примешивалось еще одно: радость мести, которую он обязан совершить по отношению к ненавистным ему русским.